Идентичность – термин теперь почти затасканный в
социальной науке. Кто мы, когда на кухне готовим борщ или фаршируем
креветками авокадо, когда покупаем французские «тряпки», но такие,
в которых «прилично» показаться в России, а друзья в Париже не
засмеяли бы за русский снобизм? Кто мы, когда боимся промазать,
путаясь в наскоро освоенных хлестких американских словечках и
французском арго?
С нами, впрочем, «давно все ясно», с Москвой тоже, с сегодняшним
Питером, увы, тоже, а Париж? Какая его идентичность сегодня? Говорят
– сейчас здесь 300 русских художников. Они вьются около Нотр-Дам,
выставляются в галереях, прячутся от полиции или гордо прогуливаются,
чувствуя себя в центре художественных проблем. Что они ищут в
Париже, лишенном былой славы художественной столицы? Почему по-прежнему
магнитит их этот город ?
Париж привык к международным прививкам, но в разные годы их процедура
была различной. Идентичность Парижа в его инакости. Скажем, где
у Парижа центр города? Или каков сегодня образ Парижанина? Ответ
прост – у каждого центр свой, каждый может и должен быть собой,
здесь зародился модернизм с художником-эгоистом, творящим вне
традиций, доказывая: «Я – другой».
А.Арнштам
в рабочей комнате в Пале-Руайяль, за работой над декорациями
для "Нана". 1962г. |
Кирилл
Арнштам в 1970г. За работой над короткометражным фильмом
Жана-Луи Сапорито. |
Андрей Левинсон в 1916 г. писал: «Все те художники,
которым суждено было ощутить это благодеяние Парижа, сохраняют
отпечаток неяркий иногда, но неизгладимый». А какой отпечаток
они оставили, художники, – в этом городе, где каждый находит свой,
только его Париж. В этой статье лишь две судьбы парижских художников.
Две судьбы и две эпохи, тесно связанные семейным единством, разделенные
временем и культурами. Первая – судьба модерниста, некогда купавшегося
в лаврах и славе, начавшего и закончившего свой творческий путь
в Париже, но принадлежавшего трем культурам, вторая – судьба парижского
художника пост-модерна – растворившегося в текстах классики и
повседневности, рожденного в России, прославившегося в Германии,
но истинного француза. Александр и Кирилл Арнштамы прожили вместе
40 лет, из них 25 они сосуществовали как коллеги. Часто вместе
работали, но никогда не совпадали в стилистике – может быть, именно
близость пространственная и семейная, заставляла их дистанцироваться
в искусстве, разделяла их взгляды и художественные методы.
Александр
Арнштам, как многие талантливые молодые люди, в те годы, в 20
лет устремился в Париж, где, не имея языковых барьеров, братался
с богемой, проводя за зарисовками в натурных классах приятное
каникулярное время. Играючи шел по жизни, сменяя вехи и страны,
будучи всегда в стиле, но оставаясь собой. Для него проблем идентичности,
кажется, не было. Русский художник, чувствуя время и распахиваясь
другим культурам, оставался влюбленным в Россию. Он разгуливали
по Парижу, как по пригородам Петербурга, нашептывая слова Волошина
«Париж расцветает, словно серая роз». Проблем эмиграции не могло
и быть. Даже попав сюда, – после бегства из нацистского Берлина,
Арнштам не чувствовал себя эмигрантом. Все было знакомо – дома,
люди, музеи. Его переезд в Париж был предрешенным перемещением
из освоенного еще в университетские годы Берлина в пространство,
где прошли дни приятных художественных штудий и прогулок свадебного
путешествия.
Даже в самые сложные годы – А.Арнштам относился к Парижу с юношеской
влюбленностью. В его Париже всегда есть что-то неуловимо счастливое.
Некое ренессансное умиротворение, впитанное то ли со звоном московских
колоколов, то ли в колыбели Юоновских классов, позволяло ему всегда
и везде возвышаться над имманентными бытовыми невзгодами. Конечно,
Арнштам всегда тосковал по России, но неизбежность отъезда после
ареста, делала ностальгию питательной средой для творчества, благодаря
которой – Пале-Руайяль оборачивался дворцами Гатчины, Версаль
– Петергофом, а Тюильри – любимым Павловским парком. В сотнях
и сотнях его зарисовок люди, скамейки, стулья, садовая скульптура
– все вне времени и вне географии. Художник находит некие трансвременные
константы, присущие всем культурам и временам, его Париж – это
Париж «Мира искусства».
Эту энергетическую силу творчества с детства вбирают его сыновья.
В условиях другой культуры талант передавался как неистребимая
ценность, дающая право на счастье быть своим.
Художник всегда востребован в обществе – если не как гений, то
как агент визуального мироустройства. Вспомним, как освобождали
от различных повинностей школьных «художников». В армии художнику
светило и светит место при штабе, или во всяком случае добавочная
порция на кухне.
Почему же именно мирискусники (Добужинский, Бенуа, Серебрякова,
Арнштам) пустили корни художественных династий в Париже? Наверное,
страсть к виньеткам и книгам, помогавшая выживать в тяжелые времена,
превращала искусство в средство борьбы за жизнь. С другой стороны
– бережное отношение к детской культуре и детским рисункам еще
в России, ввело искусство в жизненное пространство их отпрысков.1
В Парижском изгнании скорее не страсть, а нужда толкала в объятия
прикладных искусств. Дети художников становились иллюстраторами
и театральными художниками, рисовали ткани и расписывали фарфор,
оформляли интерьеры и станции метро.
История семьи Арнштамов – типичный и одновременно уникальный пример
развития художественных династий в культуре русского зарубежья.
Типичный для художественных династий и уникальный, так как в сущности
династий было совсем немного.
Кирилл (Сирил) Арнштам (Арнстам) (имя и фамилия
претерпели эмиграционные метаморфозы), вспоминает: «Я никогда
не считал себя эмигрантом, мы просто жили в другой стране. Отец
всегда чувствовал себя в Париже, как дома, он с большим интересом
относился к французской культуре, обожал Золя, Мопассана...».
Однако, Париж Сирила совсем иной. Русским в его работах сразу
заметна французская традиция почти фильмовых раскадровок. Французам
бросается в глаза русская экспрессивность цвета. Сам он говорит
так: «Я въехал в Париж отрезанным от друзей, очутился в эмиграции
с чувством пережитого несчастья, нервозность в моей руке, казалось,
была связана с этим. Париж всегда меня занимал и захватывал, но
было сложно. Для меня Париж всегда повседневность – это каждодневный
Париж Золя и Париж Труайя, когда он описывает русскую эмиграцию
первых лет.»
Александр Арнштам – блестящий иллюстратор, художник театра и кино,
живописец. За этим именем стоит более 200 оформленных книг и журналов,
фирменные марки издательств, экслибрисы, сотни портретов. Ремизов,
Прокофьев, Анна Павлова, Балиев, Немирович-Данченко, Москвин,
Евреинов, Чуковский, Вера Комиссаржевская считали за честь позировать
ему, отмечая автографами собственные изображения, рисованные рукой
«маэстро». Арнштам один из первых профессиональных русских художников
кино. Его имя на афишах ведущих киностудий Европы стало символом
успеха кинолент, созданных самыми знаменитыми режиссерами.
Александр Мартынович Арнштам родился 28 марта 1880 года (по старому
стилю) в Москве, в семье владельца крупных текстильных мануфактур.
Александр с детских лет увлекался музыкой, театром, живописью:
обучался игре на фортепиано и скрипке, участвовал в школьных спектаклях,
с 16 лет занимался живописью в мастерской К.Юона. С 1901 года
продолжил образования в Берлине, в университете Кайзера Вильгельма
на химическом факультете. Одновременно изучал философию, анатомию,
посещал лекции по истории искусства и истории музыки. Через два
года вернулся в Москву и поступил в университет на юридический
факультет.
В
1905 году рисунки Арнштама были впервые опубликованы в редактировавшемся
К.Чуковским сатирическом журнале «Сигнал». В 1905 году художник
уехал за границу, работал в Швейцарии, Франции. В Париже занимался
живописью в Академии La Palette и Grande Chaumiere. В 1907 году
вернулся в Россию, включился в работу: в издательстве «Гриф» оформлял
и иллюстрировал книги М.Волошина, И.Анненского, В.Набокова; книжные
обложки, монографии, посвященные театру А.Чехова, В.Комиссаржевской;
печатал рисунки в различных журналах; выставлялся в салонах «Графическое
искусство», «Постоянная выставка современногао искусства», в салоне
Добычиной, в 1915–1917 годах – на всех выставках «Мира искусства».
После Октябрьской революции художник был приглашен в Государственное
издательство для работы по оформлению книг. Он работал над «Кола
Брюньоном» Ромен Роллана, выполнял иллюстрации для изданий А.Пушкина,
И.Тургенева, Н.Кольцова и других классиков. В 1919 году А.Арнштам
был арестован ВЧК и проходил в качестве свидетеля по делу «Центрсоюза».
Почти год провел в тюрьме на Шпалерной, затем в московской Бутырской
тюрьме и Покровском лагере. Спастись художнику помогли М.Горький
и А.Луначарский. Затем последовали годы эмиграции.
В конце 1921 года Арнштам с семьей выехал в Берлин. Триумфальными
страницами отмечен берлинский период его биографии, где, продолжая
работу иллюстратора и портретиста, художник в 1928 году впервые
обратился к кинематографу, первоначально в фильмах на русскую
тематику в качестве консультанта, а затем и в других фильмах как
художник-постановщик, декоратор, художник по костюмам. При его
участии в Германии создано 10 полнометражных фильмов.
После прихода к власти нацистов в 1933 году Арнштам переехал в
Париж, где работал до конца жизни. Несколько лет были отданы художником
балету «Нана» по роману Э.Золя, премьера которого состоялась в
1962 году. Для него Александр Арнштам создал либретто, декорации
и костюмы.
Скончался художник в 1969 году в Париже.
Александр
Арнштам – один из тех художников, которые были незаслуженно преданы
забвению на родине и получили широкую известность в странах, ставших
их вторым домом. Сегодня к нам возвращаются их имена и их творчество,
ставшие своеобразным культурным мостом между Россией и Западом.
Творческая и личная судьба Кирилла Арнштама в чем-то сходна, но
и во многом отлична от пути его отца. В полосу крутых перемен
в своей жизни Арнштам-отец вошел уже сложившимся художником, зрелой
личностью. Сына бросало из стороны в сторону на крутых поворотах
истории в возрасте, который принято называть «счастливым» и «безмятежным».
На биографической карте художника Петроград, Москва, Рига, Берлин,
Париж, Нью-Йорк. Жизнь прошла через трагедии народов и судеб,
праздники и семейные радости. На вопрос, какой язык он считает
родным, Кирилл Александрович ответил: «Родной язык по-французски
– это материнский язык, конечно, мой родной язык – русский, и
это играет огромную роль в моей жизни. Я СЕБЯ ЧУВСТВУЮ РУССКИМ,
ХОТЯ ВО ФРАНЦИИ Я У СЕБЯ, КАК В РОССИИ». В школе, писать и читать
Кирилл учился уже по-немецки, а с 13 лет судьба выбрала за него
– основным языком стал французский. Кстати, о языке. Вероятно,
свою необычайную популярность учебник французского языка Може
приобрел благодаря остроумным рисунками – разъяснениям, выполненным
Сирилом Арнстамом к парижскому изданию.
«Вывезли меня без родителей в товарном вагоне через Ригу, в 3
года попал в Берлин, с 5-6 лет рисовал, как одержимый.» Рисунки
Кирилла ничем не напоминали детские, уже в июле 1925 года 11 из
них и портрет шестилетнего художника были напечатаны в берлинском
журнале »Bilder Courrier» N 206. Об этом времени в своих воспоминаниях
А.Арнштам пишет почти сценарный текст в лицах:
«Как-то раз мне пришла забавная идея. Я пошел к главному редактору
большого ежедневного немецкого журнала в издательство Ullѕtein,
где я много работал и где также издавался журнал «Der Querѕchnitt».
Главный редактор доктор Фальк принял меня, как обычно, и я ему
говорю: «На этот раз, дорогой доктор, я пришел к Вам не по своему
поводу. Я познакомился с художником из Голландии и, по моему мнению,
очень стоящим, он первый раз в Германии и не говорит по-немецки,
поэтому я пришел один, чтобы показать Вам несколько рисунков,
они в этой папке». Медленно рассматривая эти большие работы, он
говорит: «Это вещь, почему бы нет, я хотел бы у него купить несколько
рисунков». Он назначает на будущей неделе встречу с этим голландцем.
В назначенный день клерк приемной объявил: господин Арнштам пришел.
Я вхожу к редактору с Кириллом. Волосы а ля Жанна д’Арк, матросский
костюмчик, белые носки и черные лаковые туфельки. На лице редактора
– удивление и смущение, он вежливо улыбается.
– Доброе утро, дорогой профессор, но сегодня у меня мало времени
для Вас.
– Но дорогой доктор, Вы же мне назначили встречу сегодня...
– Несомненно, дорогой профессор, но я не совсем понимаю...
– Но дорогой доктор, Вы же хотели познакомиться с автором рисунков,
которые я Вам показывал в последний раз.
(Секретарша застенчиво ухмыляется, глядя на нас, и кажется, о
чем-то догадывается.)
– Конечно, дорогой профессор, я ждал Вас ради этого.
– Ну вот, дорогой доктор, я его и привел, чтобы представить.
– Я Вас очень уважаю, профессор, но все же... (секретарша что-то
нашептывает редактору, ситуация становится забавной, он слегка
улыбается, выходит из кабинета и возвращается с двумя сотрудниками).
– Дорогой профессор, я почти что понял вашу милую шутку, ну хорошо.
Позволите Вы мне сделать маленький испытательный эксперимент?
Извините... Ну, маленький, подойди сюда, садись в кресло, бюро
не слишком высокое? Вот бумага, карандаши, достаточно? Нарисуй,
мой дорогой, например, какого-нибудь спортсмена.
(Через некоторое время мы вернулись в кабинет, Кирилл весь в работе.)
Доктор Фальк обескуражен, дело выиграно. Мы, смеясь, разговорились,
а один из журналистов взял Кирилла за руку и спустился с ним в
мастерскую огромной типографии, чтобы показать ему печатные станки.
Это было впечатляюще. Так началась художественная карьера 6-летнего
Кирилла, названного голландцем, в Германии”.
Итак, с августа 1925 года по январь 1932 г. регулярно
публикуются рисунки в литературно-художественном журнале «Der
Querѕchnitt». В 1929 году – журнал «Funkѕtunde» публикует 6 репродукций
и одну фотографию художника под заголовком «Переживания девятилетнего
радиослушателя».
В русском журнале «Сегодня» Ирицкий в статье «Кира» писал «<...>
Киру занимает движение. Его излюбленные сюжеты – это бешено мчащиеся
мотоциклетники, дерущиеся боксеры, скачущие ковбои и автомобили,
развивающие предельную скорость: Кира знает решительно все автомобильные
марки и великолепно разбирается в преимуществах той или другой.
Вообще, Кира насквозь городской житель, и гримасы большого города
– приятнейшая для него стихия. <....> Киру знают многие
берлинские журналы, потому что репродукции с его рисунков приводились
не раз <...>».
В
памяти самого художника о Берлинской жизни остались клопы на жирных
обоях отелей, школа, друзья, позже хлопушки и серпантин с балов,
организованных отцом в честь русских художников, съемочные площадки
UFA, где снимался вместе с братьями и сестрами в массовках. Чем-то
волшебным остались в памяти визиты молодого актера МХАТА Жоржа
Серова, известного нам, скорее, по изображению на картине знаменитого
Серова – отца «Дети». Кирилл же помнит его веселые фокусы, помнит
славу комических представлений любимца публики, разыгрывающего
всю семью искрометными шарадами, ожидание появления веселого друга
в маленьком «Фиате», на котором он разъезжал из Парижа в Берлин
и обратно. Помнит, как оборвалась жизнь совсем молодого Жоржа
еще до войны, на сцене парижского театра, во время спектакля,
поставленного режиссером Шарлем Дюленом. Об отъезде из Германии
Кирилл Александрович рассказывает: «Меня вытащили из Берлина так
же, как когда-то из России после ареста отца». События разворачивались
постепенно. Началось это уже в 31 году...» Для десятилетнего мальчика
вначале лавинообразные превращения европейского Берлина в фашистскую
столицу казались даже занятными. Повсюду чувствовалось красочное
политическое возбуждение, коричневые с черной свастикой нацисты,
коммунисты в серых мундирах с красными повязками, социалисты в
синих фуражках с трехцветной черно-красно-золотой символикой,
черно-бело-красные националисты. «Все разъезжали в открытых грузовиках
с развевающимися многоцветными флагами и устраивали парады в сопровождении
оркестров. В 33-м Гитлера выбрали первым министром, краски исчезли,
Берлин стал коричневым и черным, нацисты в коричневых формах со
свастикой ходили по улицам, били витрины в домах еврейских коммерсантов.
Как-то утром, посмотрев в окно, я увидел, что исчезла лавка мороженщика
напротив нашего дома вблизи Берлин-Штрассе, а на сломанной витрине
появился большой магиндовид. Затем были лозунги – «Германия для
немцев», «Иностранцы, убирайтесь», «Освободите нас от евреев».
Магически появлялись фашистские свастики на сюртуках школьных
профессоров, часть из них исчезала – говорили, что они либо левые,
либо евреи. Нас, школьников водили на фашистские парады и заставляли
отдавать нацистское приветствие. Для родителей, конечно, все выглядело
по-настоящему драматично – в киноиндустрии, где работал отец,
было много иностранцев и евреев, с 33-го работать стало невозможно,
продюсерам было запрещено ангажировать иностранцев. Оставаться
дальше было невозможно».
В
Париж Кирилл попал в 14 лет после Берлина, где остались друзья
и слава ребенка-вундеркинда. Болезненно привыкая к новому имени,
Сирил отказывался от еды, охватывала ностальгия по прошлой жизни,
но нужно было срочно учить французский и зарабатывать на жизнь.
Однако Париж манил своей шумной пестротой. «После строгого Берлина
парижские улицы вблизи Сен-Жермен де Пре напоминали мне опереточные
декорации.»
В первое утро парижской жизни мальчик был потрясен увиденной из
окна отеля на Рю дю Фур похоронной церемонией известного математика
и политического деятеля Paul PainlevО. Перед окном разворачивалась
национальная процессия, направляющаяся к Пантеону: Шумное шествие
республиканской кавалерии в традиционной форме с блестящими шлемами,
украшенными большими лошадиными хвостами, сопровождалось экзотической,
казавшейся даже дикой, музыкой французских военных маршей. Кстати,
спустя 3 года самыми близкими друзьями художника стали племянники
Painleve.
В 1934-35, поступив сразу во второй класс, Сирил учился в Художественной
школе прикладных искусств (Ecole des Arts Appliques) по специальности
«Реклама».
«Для меня это было время безработных и переполненного метро, в
котором ежедневно ездил на целый день в школу из отеля и обратно
с огромной папкой. Париж был сложный и забавный...». Проблемы
выбора учебного заведения не было. Ecole des Arts Appliques –
это была единственная муниципальная художественная школа, куда
мог попасть подросток, не знающий французского языка и не имеющий
возможности оплачивать обучение. Школа прикладных искусств вместе
с дипломом художника давала одновременно аттестат о среднем образовании,
поэтому наряду со специальными, были и общие предметы – геометрия,
французская литература.
В это время опять проявились незаурядные способности Сирила –
уже через несколько месяцев он становится лучшим учеником школы
по французскому языку и литературе, превзойдя рожденных во Франции
носителей языка.
Однако бесконечное копирование и штудирование гипсов, отсутствие
творческой обстановки и настоящих конкурентов навевало скуку.
Запомнились лишь занятия в студии известного французского скульптора
и блестящего преподавателя Влорика «Реклама мне казалась самой
живой из всех прикладных искусств – ведь она всегда на виду. Искусство
как искусство меня мало интересовало.»
Возможность
платить за обеды в школьной столовой была не всегда – тогда спасали
благотворительные обеды Арме де Салю. Иногда приходилось идти
через весь Париж домой – поездки в метро были недоступны. Первые
годы в школе Сирилу приходилось готовить уроки ночами, мучительно
заучивая французские фразы.
Получив в 16 лет диплом об окончании школы, Сирил сразу начал
работать – вместе со старшим братом Игорем помогал отцу делать
афиши для кино. С этих лет Сирил вошел во французскую жизнь как
иллюстратор, параллельно с работой над афишами начал работать
как карикатурист в журналах: «Фантазио», «Рир», «Марьян», сотрудничал
с детским журналом «Бенжамин». Работа для детей увлекала юношу,
который сам еще не отдалился от детского возраста. Он создал целую
серию сказочных историй в рисунках, которая была опубликована
как серия «Книга в картинках» для детей в издательстве Альзасия.
В одной из этих дивных историй маленький Ален, ведомый главным
городским гномом, попадает в Чудесный город. Здесь впервые в работах
художника появляется Париж. Ярким воспоминанием этого времени
до сих пор осталась в памяти Сирила Всемирная международная выставка
в Париже, где в 1937 г. впервые в испанском павильоне была выставлена
«Герника» Пикассо. Французы в павильоне Электричества демонстрировали
громадную «Фею электричества» Дюффи. Символом страшного грядущего
вспоминаются советский и немецкий па- вильоны, стоявшие один напротив
другого. В обоих крутили кино двух великих империй. В поисках
собственной идентичности, чувствуя себя причастным сразу ко всем
трем культурам и привыкая к новому имени, Сирил «ходил из одного
павильона в другой и переживал». Война с Германией была объявлена
в сентябре 1939 года, однако жизнь для парижан особенно не менялась,
работа шла своим ходом. В 1941 году, после объявления войны СССР,
22-летнему Сирилу, имевшему тогда, по странному стечению обстоятельств,
советский паспорт, пришлось выехать на велосипеде из Парижа в
свободную от оккупации зону. Несмотря на то, что всю войну художник
был в гражданском сопротивлении Франции, все это время он продолжал
работать, посылая рисунки для детской литературы в Париж. После
войны сотрудничал с журналом «Мари Франс» и рекламным агентством
«Синержи», делал рисунки для сервизов фарфоровой мануфактуры «d’art
de Couleuvre», опубликовал серию слайдов «Сказки Андерсена». В
1949 году первый значительный заказ после войны – книга «Париж,
каким мы его любим». Издательство О’Де поделив город, как торт,
выделило лучшим парижским авторам (Жан Кокто, Андре Моруа, Андре
Варно, Мак Орланд, Жюль Ромен и др.) и иллюстраторам (из русских
работали Серебряков и Анненков, Игорь и Сирил Арнcтамы) по «лакомому»
парижскому кварталу. Сирилу достался Монпарнас с текстом А.Варно.
Что могло быть желанней для художника? Зримая история любимых
мест Монпарнаса завораживала, здесь сплелась и магия парижских
мест, и собственные впечатления от случайных столкновений с выходящим
из подъезда Цадкиным, и запах натурных классов Grande Chaumiиre,
и довоенный колорит танцующей толпы 14 июля.
Затем много работал в прессе. В 1954 году Pariѕ-Match, впервые
отступив от своего принципа фотоиллюстраций, опубликовал его графические
композиции об истории Китая. В эти годы Pariѕ-Match был во Франции
был самым успешным из общественных журналов. Для проб были приглашены
крупнейшие иллюстраторы Франции. Первым оказался Сирил Арнстам,
привыкший с раннего детства замечать малейшие культурные различия.
Он покорил редакцию умением передавать не только внешние этнические
черты, но и почти неуловимые ментальные характеристики. Работа
казалась профессиональным раем – специальные ассистенты, документалист
и фотограф помогали при разработке эскизов. Иллюстрации «Истории
Китая» Раймонда Картье, в каждом из четырех выпусков журнала,
были опубликованы на весь разворот. Редактор был настолько восхищен
работой, что впоследствии, заказал художнику рисунки автомобилей
французского салона, принебрегая возможностью фотоиллюстраций.
После этого там же был опубликован разворот с иллюстрированным
Сирилом репортажем о шумном государственном судебном процессе,
куда не допускались фотографы. На репортажном развороте документально
были изображены все участники – судья, подсудимые и присутствующие
на процессе свидетели и заседатели.
В середине пятидесятых художник начал иллюстрировать обложки книг
в издательствах Плон (Plon) и Файяр (Fayard). Тогда же он стал
одним из первых иллюстраторов карманных изданий «Ливр де пош»
– «Карманная книга». Параллельно работал над киноафишами. Сейчас
это уже раритет – 40 афиш к французским и американским лентам
попадаются лишь в частных коллекциях и изредка появляются в магазинах
для коллекционеров, их репродукции оцениваются в тысячах евро.
В начале шестидесятых Сирил много работал с отцом
над написанием либретто и оформлением балета «Нана». С 1965 года
начал работать в книжной графике. К этому времени принадлежат
иллюстрации романов Толстого, Золя, Пьера Бенуа, Дафны дю Морье,
Ги де Мопассана. Для американского издательства, выпускавшего
богато иллюстрированную литературу, «Limited edition club», иллюстрировал
роман Дюма-отца «Ожерелье королевы». В свое время Ирецкий, описывая
нарисованных мальчиком проституток и контрабандистов, писал: «Десятилетний
Кира, как вы сами догадываетесь, почти весь день держится за мамину
юбку. Откуда же все это? Откуда? Не иначе, как мир сам услужливо
навещает Киру и внутренним шепотом рассказывает ему о самом себе».
В одной из книг вижу ожившую на бумаге пионерку с косичкой из
романа. «Мурашки по коже» от того, какой она кажется знакомой,
и тоже восклицаю: «Откуда? Как через железный занавес пробралась
эта совсем советская девочка в школьной форме с фартуком и белым
воротничком?»
В 1971 художник начал работать над серией иллюстраций для романов
«Пока стоит земля» Анри Труайя, состоявшей из 200 черно-белых
и 40 цветных листов, выставленных по окончании работы, с 30.11.по
09.12 1972 года галереей Doucet-Coutereau на Place Beauvau, совсем
рядом с Министерством внутренних дел. О выставке осталось много
восхищенных отзывов в прессе. Потрясенный экспозицией, известный
французский критик Рене Баротт писал: «Гармония нервного рисунка
с насыщенным ориентальным колоритом поражает многочисленных посетителей».
Газета «Паризьен» писала: «Ясно видно, что Сирил Арнстам обладает
собственным стилем, композицией и совмещает точный штрих с уникальным
талантом колориста, все эти редкие качества оправдывают абсолютную
необходимость выставки работ подлинного художника». Французское
телевидение показало репортаж о том, как работал художник. В свободных
по форме и документальных в предметности интерпретациях сверкали
все многосложные грани таланта художника. Раскадровки композиций,
игра абстракции и фигуративности, «отформатированная» орнаментальной
графикой в духе арт-деко и наделенная порой неистовым в своей
открытости цветом, взывали к читателю с монументальной убедительностью.
Невзирая на симфонический синтез с текстами, созданные творения
рушили привычные представления об «иллюстрации», взлетая над границами
живописи и графики, декоративного и высокого, выразительного и
изобразительного.
Очарованный работой художника, Анри Труайя в это время писал:
«Пересматривая многочисленные иллюстрации, которые Сирил Арнстам
посвятил циклу романов “Пока стоит земля”, мне кажется, что они
настолько созвучны моему описанию персонажей и мест, что переживаю
мой роман больше не в словах, а в изображении, не в воображении,
а в иной реальности. От одного рисунка к другому я следую за ходом
интриги и накалом страстей, как будто немой фильм разыгрывается
перед моими глазами. Поверьте мне, это захватывающее испытание
для писателя, вдруг очутиться между творениями, родившимися в
его мозгу, и их отражением, которое дает ему талантливый художник».
С 1975 по 1978 годы Арнстам стал постоянным сотрудником французской
версии «Плейбоя», создавая иронические композиции для разворотов
журнала, рассказывающие о частной жизни великих вершителей истории
- Наполеона, Сталина, Гитлера, Мао Цзедуна, Сартра, Жискара Дестена,
а также горячие журналистские материалы о политике и шоу-бизнесе.
В наполненных сарказмом, блестяще выполненных работах сказались
навыки иллюстратора, привыкшего к аналитическим интер- претациям,
и гротескный юмор, известный еще с детских работ. На рубеже 70–80-х
журналы «Мари Клер» и «Экспансьен ом» блистали изящно выполненными
аллегорическими композициями Арнстама, иллюстрировавшими статьи
о социологии и статистике сексуальной жизни народов мира. Чуть
позже целым художественным этапом стала работа в журнале музыкальной
культуры «Монд де ля музик». Там появились виртуозно выполненные
графические листы мастера: рука умирающего Листа, извлекающая
последний звук из рояля, и портрет Гуго Вольфа с поюще-кричащими
глазами, выполненными с «сюрреалистской достоверностью». В 80-е
годы книжная рисованная иллюстрация исчезла из французской книгопечатной
продукции, издаваемой для массового читателя, а с 90-х годов стала
не нужна даже в рекламном бизнесе; теперь афиши, плакаты, печатная
реклама в СМИ создаются при помощи фотоколлажа и компьютерной
графики. Рисующим осталось лишь ремесло «рафманов» – визуальное
исполнение рекламных проектов для видео-рекламы, прессы и плакатов.
Сам термин roughman (от английского rough – сырое, ) и профессия
появились в 50-е годы в Америке. Потеряв в 80-е годы возможность
работать иллюстратором, Сирил не уходит, как большинство его коллег,
в освоенную еще с юности иллюстрацию детской литературы, а настойчиво
восходит к Олимпу паблисити. Рекламная область не позволяет ему
стать добрым сказочником, а обязывает следить за последними модными
тенденциями флаконов Герлена и формой кофейных банок Нескафе.
Несмотря на жесткую конкуренцию в рекламном бизнесе, его работы
занимают одно из первых мест по уровню ценовых стратификаций.
Его основной профессиональной областью становятся так называемые
ѕtory-board – истории на доске – рисованные раскадровки проектов
для телевизионной и кинорекламы, напоминающие комиксы. Во Франции
эта отрасль оккупирована специально обученными jeuneѕ loupѕ –
молодыми волками, средний возраст которых 20-25 лет. 83-летний
Арнстам и здесь уникален – он покоряет заказчиков тонким чувством
времени и бархатистой техникой пастели. Это сочетание новой формы
и актуального решения с теплотой и трогательностью традиционных
художественных техник делает его одним из самых уважаемых и дорогостоящих
в своей области. Первым и самым значимым в рекламной деятельности
сам художник считает заказ для рекламной кампании основной французской
нефтяной фирмы «Тоталь» в 1968 году. Здесь основным материалом
стала аллегория. Главной была идея экологически чистой формулы
бензина. Для воплощения этого замысла была создана концепция из
шести больших композиций. В одной из композиций действие разворачивается
на Елисейских полях, где за Триумфальной аркой возвышаются голубые
вершины, наполняющие город чистейшим горным воздухом. В 1984 г
остроумная афиша для выставки, устроенной в Гранд пале в честь
100-летия французской автомобильной индустрии, была удостоена
звания «лучшая афиша года». С афиши зрителя с любопытством разглядывает
через пенсне столетняя француженка, сидящая за рулем ультрамодного
гоночного автомобиля. В 1986 году эта же афиша появилась и на
парижском автосалоне. Тогда же появилась и Эйфелева башня, превращенная
в ходе художественных метаморфоз в быстроходное авто, при помощи
которого блестящий француз покоряет сердце парижской красотки.
Последним, в 1984-85 гг., был заказ для французского банка «Сredit
agricole». «Мечты должны сбываться» посредством банковских кредитов
– такова идея пятнадцати, искрящихся юмором композиций, выполненных
Сирилом.
Профессия иллюстратора не считается областью чистой
художественной деятельности. У иллюстраторов свои синдикаты и
дома творчества. Сирил всегда подчеркивает: «Я не художник, как
отец, а иллюстратор». Почему мастер не позволяет причислять себя
к высокому званию парижских художников? Очевидно – иллюстрация
– это удобная ниша, которая позволяет художнику оставаться фигуративным
и чтить традиции или быть инновационным изобретателем. Конечно,
в каждой эпохе существует некий общепринятый визуальный формат
иллюстративного материала, но все же больше дозволенных «но».
А может быть – все это поиски идентичности мальчика-вундеркинда,
несколько раз вырванного из родной культуры? Сам он об этом писал
в одном из журнальных изданий: «Я долго считал себя художником,
не имеющим времени для свободного творчества, и иллюстрировал
просто ради заработка. Иллюстрировал все, что попадало под руку,
поскольку я художник (несомненно, гениальный), имел скорее спортивный
подход, но, правда, должен сознаться, что олимпийским чемпионом
так и не стал. Не знаю, каким путем я вдруг понял, кто я, и с
этого момента все для меня переменилось. Я понял, что я настоящий
иллюстратор и, я бы сказал, иллюстратор в квадрате. Художник отвечает
своим творчеством на собственные вопросы, которые в нем самом.
У меня не было ни вопросов, ни ответов. А чужие вопросы, тем более
если они интересны, меня сразу возбуждают. Поняв в конце концов,
что иллюстрация – это моя настоящая область и, не надо бояться
слов, – дело моей жизни, что именно там и надо искать настоящее
самовоплощение, я наконец расхрабрился быть самим собой. Постепенно
я выбирал своих поставщиков проблем, я начал искать умеющие видеть
глаза заказчиков. В издательствах это редкость, там чаще можно
встретить глаза, которые «смотрят глазами читателей и покупателей».
Как правило, это им не удается, а как мы знаем, дурной глаз не
приносит счастья, и этот сглаз часто портил мою работу, я не мог
отделаться от их придирчивого взгляда. А что сказать о хорошем
глазе, который чаще бывает в рекламной области и прессе? В этой
области люди с хорошими глазами – художественные директора – по-настоящему
стимулируют. Я имел шанс познакомиться с совсем исключительными
глазами художественного директора «Плейбоя». Я хочу высказать
здесь, что богатство таких контактов – бесценно и может позволить
развить собственный стиль. Я думаю, что не меняться – это регресс.
А диалог с настоящим художественным директором – это очень важно.
Работа в ожидании признания настоящего ценителя приумножает творческие
силы.»(2)
В
обществе 83 -летнего Кирилла Арнштама становится ясно, что возраст
– это магический кристалл, позволяющий его обладателю с легкостью
иронизировать над трагедией жизни и смерти, зла и насилия, проживать
каждый миг здесь и сейчас. Юмор, добрая ирония, проницательность
и бережно-внимательное отношение к каждому превращают беседующих
с ним пожилых снобов в веселых подростков, детей – в философов,
девушек – в прекрасных принцесс, а изможденных женщин – в остроумных
покорительниц сердец.
О своем домике в Шавиле, куда по огромной 20-метровой лестнице
приходится вздыхая карабкаться почтальонам, он говорит – это мой
рай, и я обожаю эту замечательную лестницу, это ведь очень полезно
– ходить по лестнице. Он трогательно ухаживает за розами своего
сада и заботится о своей планете, на которую попадают друзья,
нуждающиеся в добром слове или веселом смехе. Мне посчастливилось
не однажды побывать в этом доме, беседовать с мастером, рядом
с которым забыва- ешь о разделяющей нас разднице в возрасте.
– Что же для Вас Париж, Кирилл Александрович?
– Хоть и живу под Парижем, обязательно бываю там каждый день.
Я остался чувствительным к Парижу. Помню, как после эмиграции
вся семья жила и работала в дешевых парижских отелях на rue du
Four, rue de Valence, rue de la GlaciПre, rue de Conѕtantinople,
так как не могли заплатить сразу за 3 месяца за свою квартиру.
Много ездил по Парижу на велосипеде. В 18 лет каждую ночь после
работы просто гулял по улицам, околдованный аурой этого города.
После объявления войны яркий Париж стал черный, было запрещено
зажигать светильники, все окна были заклеены темной синей бумагой.
За день до входа немцев город наполнился дымом от взрывов. Париж,
переполненный немцами и гестапо, тоже помню».
Отдельной страницей биографии стала и жизнь на Монмартре, куда
Сирил поселился после смерти матери. Здесь он вошел в группу,
собиравшуюся на rue Lepic в трактире, хозяйкой которого была сильная
одинокая женщина – мадам Вене. Там собирались артисты, монмартрские
художники, молодые парни – дезертиры, скрывающиеся от алжирской
войны. Я наблюдал, как они до глубокой ночи играли в шахматы и
карты. Захаживал туда знаменитый гравер, прятавшийся от жены.
В уборной трактира был душ, поэтому он стал раем для бездомных
художников и ученых чудаков, помнится, например, забавный бездомный
филолог из Ливана, который принимал душ, сидел до утра, а днем
уходил работать в бюро. В те же годы впервые видел Матисса в его
квартире на бульваре Монпарнас. Он лежал в кровати с ножницами
в руках и вырезал элементы для своих композиций. Один из друзей
спросил, как вы делаете свои гениальные вещи, он ответил – «я
работаю, как эквилибрист в цирке – ищу равновесие, а когда нахожу
– работа закончена».
Париж для меня – это и годы сотрудничества с отцом. До 60-х мы
жили вместе. Я сделал с ним 30 афиш, он брал заказы, кто-то из
нас делал проект, а я воплощал окончательный вариант в полном
формате, помогал ему для «Нана», рисовал часть женских костюмов
и вместе с ним работал над сценарием».
В 2000 году в Государственном Русском Музее прошла
ретроспективная выставка Александра Арнштама, и здесь Кирилл сотрудничал
с отцом, создавая макет каталога выставки и помогая в работе над
составлением экспозиции , а в 2002 в Париже отмечали 90-летие
Анри Труайя, который, получив в подарок каталог Арнштама-отца,
ответил сыну: «Дорогой господин, я с восхищением познакомился
с великолепно изданным каталогом произведений Александра Арнштама.
Впрочем, очаровательная картина небольшого формата русского вдохновения,
кисти Вашего отца “Извозчик, пьющий чашку чая” до сих пор украшает
мое бюро. Я дорожу ей всем своим сердцем. Что касается Ваших иллюстраций
для “Пока стоит земля”, как бы я мог их забыть, ведь Вы сумели
выразить душу этих книг с такой достоверностью и талантливой чувственностью.»
22 марта 2002 года, Париж
1
Магидович М.Л. Дети Мира искусства, Новый мир искусства № 5,
Санкт-Петербург, 1998, – c. 2-5.
2
Cyril Arnѕtam. L’illuѕtrateur du moiѕ. BаT №10, Pariѕ, 1978 –
c. 50.
Прогулка с художникамипрогулка
с художниками
Пале-Руаяль
Oдин из самых значительных архитектурных ансамблей
Парижа, дышащий историей, место совсем особое. Построенный в 1642
году, он лишь 9 лет (1643-1652 гг.), до совершеннолетия Луи XIV,
служил своему назначению — королевского дворца. Об этих днях Сен
Симон вспоминал, как предоставленный себе Луи XIV упал в бассейн
фонтана в Саду. Пале-Руаяль остался в памяти, как резиденция Кардиналов
— Ришелье, а позже Мазарини. Сам дворец был достроен каре, скрывающим
интимный сад, наполненный собственной историей. Сейчас этот дворцово-парковый
ансамбль включает в себя: государственный совет, министерство
культуры, театр Комеди Франсэз, Театр Пале-Руаяль (именно над
ним была квартира Жана Кокто).
Сад был зеркалом французской политической жизни. Во время регентства
Герцог Орлеанский, именовавший себя Филипп Эгалите (Равенство),
назвал сад — революционным. Тогда же в его галереях выросли первые
кафе. В 1789 в кафе De Foy разворачивались дискуссии перебивающих
друг друга ораторов. После революции сад превратился в притон
с игорными домами и проститутками, затем в нем укрывались монархисты.
В конце XIX векa Пале-Руаяль стал снова модным местом — местом
роскоши и куртизанок — коммерция в его галереях расцветала: ювелирные
салоны, ордена всех времен и народов, декоративная утварь для
убранства лучших домов. Напоминанием о тех днях остался ресторан
Вефур, но осторожно — и цены там напоминают о раскошном прошлом.
Для А.Арнштама Пале-Руаяль был не только местом жительства, но
и любимым местом работы и уединения — здесь созданы декорации
и костюмы к балету «Нана» и макет так и не вышедшей книги «Пале-Руаяль».
Здесь музыка и душа Парижа вернули его, почти девяностолетнего,
в «Мир искусства» с его дворцами, театрами и веселыми маскарадами.
Монпарнас
20-е годы, время триумфа Эколь де Пари. Боги Монмартра
спускались на Монпарнас. Богема превращала квартал в «модное место»,
парижский рынок искусства праздновал свою победу. Дерен появлялся
в шикарной гоночной машине, Фуджита – в дублированном мягкой кожей
сером «Кадиллаке» с шофером в белом мундире. Утрилло купил настоящий
замок, Брак заказал строить собственный дом, а Ван Донген по вторникам
принимал весь Париж и весь Монпарнас в своей огромной вилле на
рю Жюльетт-Ламбер, Паскин приглашал десятки незнакомцев в кабаре.
Ночная жизнь Парижа завоевывала пространства Монпарнаса, распахивая
новые и новые «boites de nuit». Монпарнас — знаковое место для
всех русских. Здесь впервые сошлись художественные школы Востока
и Запада. Мечтой художников двух континентов стал воздух свободы
и великие имена метров этого квартала. Пикассо, Шагал, Цадкин,
Ван Донген, Фуджита здесь встретились с французами: Матиссом,
Руо, Дереном, Вламинком, Утрилло… Здесь же работали в Свободных
академиях «Ла Палетт» и «Гранд Шомьер». 14 июля* в 1924 году здесь
можно было встретить Кики с Монпарнаса, танцующую с Фуджита (справа
на пер. плане), французского солдата в голубой форме и обмотках.
Профессор и студентка, элегантные дамы и горничные, забыв о своем
неравенстве, весело пляшут под звуки скрывшегося за фигурами оркестра.
Кафе дю Дом
«Парижская школа» (по мнению Варно, автора этого
термина) подернулась исторической пеленой, но в послевоенные 40-е
многие из монпарнасских метров еще захаживали в облюбованные когда-то
кафе. На Монпарнасе жили Цадкин, Джакометти и Модильяни, там же
была мастерская Андрея Ланского и Абраама Любича, на бульваре
Монпарнас жил Матисс. На работе — терраса Кафе дю Дом — вид на
перекресток Вавен (угол бульваров Монпарнас и Распай). Слева за
головой усталого господина скрывается русский ресторан Доминик.
На фоне пестрой толпы гостеприимного «Дома» поддерживает грузную
от напряженной работы голову художественный редактор книги Мишель
Коренфельд. У приветливого зеленого светофора, похоже, сам художник,
вбегающий на встречу с заказчиком с внушительной папкой, наполненной
работами.
Храм Александра Невского
Первая волна русских в Париже хлынула к своей святыне
на рю Дарю, реставрированной Бенуа. Традиционные встречи после
воскресной службы. Слева книжный магазин православной литературы
и русский ресторан «Петербург». Храм до сих пор остается местом
значимых церемоний русского мира.
Опера Гарнье
Лестница метро «Опера», поблескивающая сегодня
обновленным золотом. Здесь вглядывался в лица выходящих пассажиров
Борис, дожидаясь опаздывающую возлюбленную — Одиль. Декоративное
решение этой сцены позволяет нам стать парижанами, выныривающими
вместе с художником к золоченому куполу Гарнье, превращая сцену
романа в типичное парижское утро. Гарнье, говорят, разочаровавшись
результатом строительных работ, покончил с собой, Теперь, когда
появилась опера на Бастилии, старую оперу называют именем архитектора.
