Наталья Бродская

Наталья Бродская родилась в Ленинграде, родители - искусствоведы. В 1960 году окончила Ленинградскую Академию художеств (факультет теории и истории искусств), в том же году поступила на работу в... >>

Мой Лувр
Заметки из музея

Не могу вспомнить, когда и с кем я вошла в Лувр в первый раз. Вернее всего, еще в детстве, пробираясь с Д’Артаньяном и мушкетерами с улицы Вожирар, от Люксембургского сада, через построенный Генрихом IV Новый мост, провожая во дворец спешащего к Анне Австрийской герцога Бекингэмского. Позже меня поразила глава «Собора Парижской Богоматери» Виктора Гюго, — взгляд на Париж XV века с высоты птичьего полета. Тогда Лувр был еще крепостью, давшей будущему дворцу и музею странное название. В самом конце XII века король Филипп-Август приказал окружить каменными стенами уже большой город Париж на правом берегу Сены. На стыке городских стен и реки появился замок с непонятным названием Лувр, — то ли трансформация слова из языка саксов, означавшего «крепость»; то ли производное от французского слова «волк»; то ли еще какое-то не дошедшее до нас галльское слово. «Старый Лувр Филиппа-Августа, — писал Гюго, — это несоразмерно огромное сооружение, большая башня которого презрительно насмехалась над двадцатью тремя окружающими ее башнями, не считая башенок, — он казался издалека бриллиантом, оправленным готическими кровлями Алансонского замка и замка Малого Бурбона». Этот Лувр сохранился в миниатюрах Великолепного Часослова герцога Берийского, нарисованный одним из художников, братьев Лимбург из Нельской башни — замка на противоположном, левом берегу Сены. Остатки стен именно этого Лувра обнаружили при раскопках еще в 1866 г. — как раз в те годы начинались национальные археологические раскопки во Франции. В 1991 г. археологи раскрыли эти стены, их можно увидеть сейчас в нижнем ярусе Лувра, так же как и единственный сохранившийся зал, — зал Святого Людовика. С тех пор Лувр был, по очереди, тюрьмой, арсеналом, сокровищницей и, наконец, стал жилищем королей.
В XVI веке Лувр превратил в настоящий дворец Франциск Первый, тот самый король, которого писали великий Тициан и придворный художник Франции Жан Клуэ, — оба эти портрета хранятся сейчас в Лувре. В живописи Клуэ, на фоне красного тисненого бархата, в обрамлении шелка парадного платья с золотыми прошивками и меха берета, некрасивое лицо Франциска с большим носом и маленькими глазами кажется серьезным и значительным. В 1527 году он заявил: «Учитывая, что наш Лувр самый удобный замок, и желая поселиться там, мы приказываем отремонтировать и привести в порядок названный замок». Это он нашел молодого архитектора Пьера Леско и скульптора Жана Гужона. Великий поэт Ронсар писал в XVI веке: «Ты, Леско, чье имя поднимается до звезд… Некогда король Франциск, знаток литературы, первый поклонник твоего божественного дара, любил тебя больше всех…» На месте последних руин старого замка Леско и Гужон поставили здание, напоминающее драгоценную шкатулку. После смерти Леско, сохраняя его стиль, строительство замка продолжил Жак Лемерсье, затем, в XVII веке, Луи Ле Во. Дворец получил форму открытой на восток русской буквы «П». В середине XVII века конкурс на архитектурное завершение Лувра выиграл врач Клод Перро, брат знаменитого сказочника Шарля Перро. Арка под классической колоннадой Перро ведет в образовавшийся в центре Квадратный Двор.
И вот передо мной тот самый Лувр, где происходили события всех авантюрных исторических романов. Замирая от страха, я пробиралась по лабиринту закоулков Лувра вместе с Анжеликой; любовалась роскошью свадьбы Маргариты Валуа — королевы Марго — с Генрихом Наваррским.

Этот Лувр был не просто дворцом, — он был центром всех значительных событий жизни и истории, которую мы знали, благодаря французской литературе, лучше, чем историю России. Во всяком случае, когда я на самом деле оказалась в Париже и отправилась в Лувр, в музей Лувр, на улице Риволи меня встретила статуя адмирала Колиньи, убитого в Варфоломеевскую ночь; вместо того, чтобы любоваться изящным кружевом церкви Сен Жермен Л’Оксеруа, сохранившейся напротив Лувра от готического Парижа, я думала о том, что удар именно ее колокола стал знаком к началу избиения гугенотов католиками. А на балконе, выходящем на Сену, я видела тонкий изысканный силуэт Карла Девятого. По словам поэта — гугенота Агриппы д’Обинье, с этого балкона «король, не столько король, сколько профессиональный стрелок, целился из аркебуза в не успевших броситься в воду прохожих».
Партеры вокруг возведенной в конце XX века пирамиды каждый раз вызывают в моем воображении тот странный город, который стоял здесь еще в середине XIX века. Дома XVI века, построенные в свое время как жилища для дворцовой гвардии, заполняли всю внутренность дворов Лувра, замкнутых с запада дворцом Тюильри. В XIX веке, полуразрушенные, с обвалившейся скульптурой, они стали приютом бедноты. Будущий импрессионист Пьер-Огюст Ренуар, сын жившего там многодетного портного из Лиможа, играл в «полицейских и воров» с мальчишками в джунглях его узких улочек. Позже он рассказывал сыну, как королева Мария — Амелия, супруга Луи-Филиппа, уставшая от их шума, высовывалась из окна дворца Тюильри, которому суждено было вскоре исчезнуть в огне пожара во время событий Парижской Коммуны, и разбрасывала детям конфеты. И, конечно, мальчик входил в залы первого этажа Лувра, уже ставшего музеем после французской революции, — там стояли статуи, изваянные из камня руками египетских и древнегреческих мастеров. Для Ренуара в его детстве Лувр был всем одновременно, — и собственным домом, и крепостью, и королевским дворцом, где продолжали жить герои его любимых романов Дюма, и хранилищем бесчисленных произведений искусства. И даже теперь, когда весь мир почитает Лувр как величайший музей, ему удается оставаться в центре живой жизни. В 1989 году я была свидетелем того, как в Квадратном дворе Лувра строили подиум для демонстрации моделей одежды. Это можно воспринимать по-разному, — в нашей памяти еще жив скандал, который устроили «защитники» музея, в самом консервативном смысле этого слова, во время выставки коллекции Ива Сен-Лорана в Эрмитаже. Однако, несомненно, что сегодня Лувру, как любому старому музею, необходимо движение жизни, чтобы оставаться по-прежнему живым.
Один из признаков незамирающей жизни — споры, в центре которых постоянно остается Лувр. Многие наши современники, в том числе и мои французские коллеги — иcкусствоведы, восприняли как кощунство появление в самом центре исторического архитектурного ансамбля Лувра ультрасовременной пирамиды. Да, конечно, музей очень перегружен. Ведь ни один из музеев мира не испытывает такого натиска туристов, как Лувр. Франция не только находится в самом центре Европы, на пересечении всех туристских путей, но, кроме того, Париж сохранил притягательную силу мирового центра изобразительного искусства. Дворцовые залы первого этажа не могли пропустить всю жаждущую попасть в музей публику. А гигантский, круглый зал под куполом пирамиды вмещает все необходимое для приема публики: кассы, справочные центры, гардеробы, книжные магазины… Пирамида позволила, практически, пропускать в музей неограниченное количество посетителей. Однако контраст архитектурных стилей в первый момент, действительно, производил эффект шока.
В 1989 году, в момент двухсотлетия Французской революции, по проекту уже знаменитого в Америке архитектора Тео Минг Пея, выросла прозрачная, расчерченная паутиной тонкого рисунка пирамида, окруженная, как донжон старого замка Лувр, башенками, маленькими пирамидками. Их стройные контуры четко отражаются в зеркале тончайшей пленки воды на гранитных покрытиях фонтанов. Появилась новая точка зрения на здания дворца: сквозь стекло пирамиды они выглядят призраками старого Лувра. Но так трудно привыкать к новому! В 1993 году музей получил часть архитектурного ансамбля середины XIX века, времени Наполеона III, по улице Риволи, освобожденную от находившихся там раньше министерства и других учреждений. Лувр стал не просто большим, но огромным. Хорошо это или плохо? Новые экспозиционные площади позволили извлечь из запасов музея множество никогда не выставлявшихся экспонатов. И еще один вопрос: а нужно ли это тому посетителю, который теряется в бесконечных анфиладах музея? Правда, вновь обретенные пространства позволили создать поистине фантастические экспозиции. Стеклянные кровли перекрыли внутренние дворы, в которых развернулись великолепные выставки скульптуры, — в одном из них скульптура из парка Людовика XIV в Марли под Парижем представлена так, как, вероятно, ее не видели на месте, для которого она была предназначена. От центрального зала под пирамидой разбежались подземные коридоры, заполненные лавками, книжными и сувенирными магазинами, и это тоже шокировало: совместим ли такой размах коммерции с высоким представлением о музее? Конечно, время идет, и все неизбежно меняется. Однако, все-таки очень хочется в музее остаться наедине с музеем.
И вот я иду по пустым, полутемным залам Лувра. Я привилегированный зритель, — такой чести удостаиваются немногие. Под сводами уходящих вдаль анфилад королевского дворца тонут в серебристой тени бесконечные ряды сфинксов. Застывшие навсегда в блоках розового гранита и кварца, они создают странное мистическое впечатление. Мои шаги звонко раздаются в пустом зале. В памяти возникают рассказанные в литературе легенды о тайнах египетских гробниц. Кажется, все династии египетских фараонов собрались здесь, в Париже. Огромный, около двух метров в высоту и пяти — в длину, сфинкс из Таниса, с туловищем льва и лицом фараона, кажется, до сих пор несет службу охраны покоя царской усыпальницы. Его возраст приближается к пяти тысячам лет, — он сделан в 2600 г. до н.э., он уже — символ вечности. А немного дальше — целый народ деревянных ушебти, сопровождавших хозяина в гробницу слуг; изящные фигуры чиновников и их жен из раскрашенного известняка; гранитные и фаянсовые кошки, собаки, бегемоты. И — наконец — знаменитый «Луврский писец», найденный французским египтологом Мариэттом в 1850 году. Это полуметровая фигура сидящего человека, приготовившегося писать под диктовку господина. Его инкрустированные алебастром и горным хрусталем глаза смотрят на меня, как они смотрели четыре с половиной тысячи лет тому назад.
Лувр не напрасно гордится своей новой экспозицией памятников искусства Древнего Египта, которая была открыта совсем недавно. Путеводители говорят, что в музее их хранится более 50 000. История собирания этой коллекции связана с египетскими походами генерала Бонапарта в 1798-1799 годах. Они были одновременно научной экспедицией, в которой участвовал первый хранитель наполеоновского Лувра Виван Денон. В 1822 году французский ученый Жан-Франсуа Шамполион прочитал иероглифы на египетских стелах, положил начало научной египтологии и стал хранителем египетского искусства в Лувре.
Однако в сегодняшнем, необъятном музее у каждого есть свой собственный Лувр. Фактически, каждый может его для себя придумать, собрать свой музей, ограниченный любимыми вещами, и в этом тоже преимущество Лувра. Для меня главная цель путешествия по залам первого этажа — коллекция античных древностей. Начиная с Франциска Первого в XVI веке до Людовика Шестнадцатого в XVIII, французские короли собирали античную скульптуру, она перебралась в Лувр из всех королевских замков, от Фонтенбло до Версаля. Впечатляют воспоминания современников о том, как, после победы Наполеона в его итальянских походах и договора с Папой в 1797 году, в Париж въезжал целый поезд из повозок, на которых везли античную скульптуру и огромные фрагменты архитектурных сооружений. Правда, многие вещи позже пришлось вернуть в Италию после постановления о репарациях в 1815 году, но кое-что из них осталось в Лувре до наших дней. На протяжении всего XIX века для Лувра приобретались коллекции античных ваз, мелкой пластики, скульптуры. Научные археологические раскопки принесли в музей мраморы из Олимпии и многое другое.
В пятидесятых годах XVII века Луи Ле Во отстроил на первом этаже Лувра покои для королевы Анны Австрийской. В части не сохранившихся до нас комнат теперь расположена Галерея Пана, в которой находится Венера Милосская. Открытая в 1820 году на острове Милос в Эгейском море, эта статуя была подарена маркизом Ривьером королю Людовику Восемнадцатому. Да, конечно, знаменитая Афродита Книдская не сохранилась, о ней известно только по описаниям. Конечно, пропорции скульптуры Праксителя, созданной в IV веке до н. э, были совсем иными. Венера Милосская — лишь свидетельство восторга перед Праксителем неизвестного скульптора, жившего тремя столетиями позже, во втором или первом веке до н. э. Но кто знает, что предпочли бы мы сегодня, если бы имели возможность сравнивать? Может быть, именно в Венере Милосской и заключено то сочетание гордости с женственной грацией, изяществом и теплотой чуть зернистого мрамора, которое олицетворяет наше представление о красоте живой и отвлеченной одновременно. Однако здесь, в мире античных древностей, мне всегда хочется свернуть в бывшие королевские конюшни, где выставлена сейчас греческая архаическая скульптура. «Кора Самосская» — мраморная девушка, статуя, найденная в храме Геры на острове Самос. Прямая и строгая, в облегающем фигуру гофрированном платье, она напоминает колонну с каннелюрами. Мелкие складки одежды создают тончайший орнамент, который делает статую чисто декоративным произведением. Лишь пара деталей, — выглядывающие из-под платья пальцы ног, нежная форма груди под тонкой тканью, — только они дают ощущение заключенной в ней жизни. Она сделана в VI веке до н. э. Кто из этих двух прекрасных дам античности побеждает в вечном состязании богинь Олимпа?
Говорят, что туристы из Японии иногда преодолевают тысячи километров, которые отделяют их страну от Лувра, только для того, чтобы увидеть одну картину — «Мону Лизу Джоконду». Я невольно задаю себе вопрос: а где та единственная вещь, ради которой приехала бы в Лувр я? Трудно решить. Может быть, это крылатая женская фигура, которая венчает лестницу Дарю. Поставленная на скалистом берегу острова Самофракия, богиня Ника знаменовала морские победы греков с Родоса в 190 году до н.э. В 1863 году Ника Самофракийская была прислана в Париж консулом Шампуазо и поставлена на постамент в виде носа корабля на лестнице, специально для нее построенной. Гигантскую глыбу золотистого мрамора скульптор сделал невесомой. Ника только что коснулась земли, ее крылья еще раскинуты, складки ее одежды облегают сильное тело и развеваются на ветру. Поднимаясь выше, невольно оглядываешься на нее, — ощущение полета завораживает и остается в памяти навсегда.
На верхней площадке лестницы Дарю меня ждет еще один сюрприз. Это своеобразная живописная поэма, созданная Сандро Боттичелли по случаю бракосочетания. Фрески итальянского мастера, написанные на стенах виллы Лемми под Флоренцией, вмонтированы теперь в стены Лувра. Боги Олимпа приветствуют новобрачных. Венера и грации подносят подарки молодой флорентийке. Нежные округлые линии рисунка делают женские фигуры воздушными. Удивительная цветовая гамма Боттичелли, — от вишнево-красного через розовый к голубому, — мягко вводит в то море цвета, которое дарит посетителям старая итальянская живопись в Большой Галерее Лувра.
Генрих Четвертый построил на берегу Сены, в начале перехода из Лувра во дворец Тюильри, павильон, на втором этаже которого находится Салон Каре — Квадратный Салон. Здесь Людовик Четырнадцатый хранил свою коллекцию живописи. Именно здесь в XVII веке художники Королевской Академии живописи и скульптуры начали раз в два года (позже — ежегодно) выставлять свои произведения, отчего за этой выставкой навсегда закрепилось имя Салона. В середине XIX века на плафоне зала появился новый декор, прославляющий художников европейских школ, особенно — французских. Но сегодня даже эти пышные украшения не способны соперничать с живописью Италии. Здесь четырехметровая картина Чимабуе из церкви Святого Франциска в Сиене соседствует с изящным маленьким панно сиенского мастера Симоне Мартини; розовый и голубой цвет «Коронования Мадонны» доминиканского монаха Фра Анжелико спорит с написанной на черном фоне Паоло Учелло сценой битвы флорентийцев с сиенцами в 1432 году у Сан Романо.
И дальше — бесконечная перспектива Большой Галереи, которая, кажется, тонет в тумане. Большая Галерея соединяла дворец Лувр с построенным в XVI веке для Екатерины Медичи, «королевы-матери», по проекту архитектора Филибера Делорма, дворцом Тюильри. Рассказывают, что маленький Людовик Тринадцатый катался по этой галерее в повозке, запряженной собаками, — так она была велика. Именно Большая Галерея была предназначена позже для Музеума. Замечательный художник XVIII века Гюбер Робер изображал ее в виде романтических руин и в виде музея живописи, заполненного посетителями всех возрастов, с работающими в ней копиистами. Именно Робер первым изобразил в своей картине застекленный плафон в этой галерее, который был создан только в середине XIX века. Именно здесь хранятся сейчас шедевры Раннего итальянского Возрождения.
Здесь погружаешься не только в живопись, но в давно ушедшую в века жизнь Италии. Гордый профиль кондотьера Сигизмунда Малатеста, — редчайший пример живописи великого Пьеро делла Франческа, — и изящный облик феррарской принцессы Джиневры д’Эсте на фоне цветов и бабочек, запечатленный Пизанелло; «Портрет кондотьера» Антонелло да Мессина — и удивительный «Старик с внуком» Доменико Гирляндайо; большие декоративные панно мантуанца Андреа Мантеньи и венецианца Витторе Карпаччо. Этот несравнимый парад картин кажется бесконечным, — вплоть до таких раритетов, как портреты, построенные из овощей, фруктов и корней Джузеппе Арчимбольдо в XVI веке, огромного «Успения богоматери» и «Гадалки» Караваджо в XVII, реальных и фантастических пейзажей венецианца Гварди и римлянина Паннини в XVIII веке.
Из Большой Галереи можно еще свернуть в Государственный зал, построенный над манежем. Здесь в эпоху Второй Империи, в середине XIX века, происходили правительственные заседания — большой зал был очень вместительным. Вся стена напротив двери из Большой Галереи занята гигантским полотном длиной в 10 метров: «Бракосочетание в Кане» было написано Паоло Веронезе для монастыря Сан Джорджо Маджоре в Венеции и привезено французской армией из Италии в эпоху наполеоновских побед. Сотни персонажей в нарядных цветных костюмах на фоне белоколонной архитектуры создают яркое ощущение праздника в этом зале. Здесь находятся те итальянские картины, которые были началом современного собрания Лувра, — коллекция короля Франциска 1, который всегда обладал для меня совершенно особым обаянием.
Франциск Первый с юности коллекционировал картины. Когда он вступил на престол и объезжал страну со своей огромной свитой, в каждом городе король, прежде всего, входил в собор, осматривал находившиеся там картины и увозил с собой то, что было возможно. Для преобразования своего замка Фонтенбло в светский дворец, он выписал из Италии живописцев Россо и Приматиччо. Большая Французская хроника говорит, что Франциск Первый был по-женски хитрым, — ведь воспитала его женщина, его мать. Идею пригласить во Францию великого итальянца Леонардо да Винчи он облек в форму галантную и, одновременно, трогательную. «Отец мой! — обратился он к Леонардо в письме. — Ваша Франция ждет Вас».
И Леонардо приехал, прожил недолгое время в подаренном ему королем замке Клу на Луаре и умер там же в 1519 году. В музее Пти Пале в Париже хранится картина Энгра, которая изображает смерть Леонардо на руках Франциска Первого. Привезенные Леонардо из Италии любимые картины оказались в собрании французского короля. Первая среди них — «Мона Лиза Джоконда», которую на протяжении столетий окружает тайна. Кто она, — действительно ли жена Франческо дель Джокондо, о портрете которой пишет Вазари, или подруга Джулиано Медичи, портрет которой видели в мастерской Леонардо в 1517 году? Таинственное исчезновение «Джоконды» из Лувра в 1911 году и находка ее в галерее во Флоренции, — все это привлекает постоянное и, возможно, не совсем оправданное внимание к картине. Ведь рядом, среди дюжины картин Леонардо, находившихся в замке Фонтенбло, есть чудесная «Мадонна в скалах» и странная композиция «Мадонна с младенцем Иисусом и святой Анной». Франциск купил «Прекрасную садовницу» Рафаэля, — образ Мадонны, наполненный нежностью и обаянием окружающего ее тосканского пейзажа. Позже Лувр купил у наследников кардинала Мазарини одну из лучших картин Рафаэля — портрет его друга, писателя Балдассара Кастильоне.
И в том же Государственном зале, среди произведений великих венецианцев — еще одна прекрасная и странная картина: так называемый «Сельский концерт». Ее авторство по очереди приписывали Джорджоне и Тициану. Сочетание красоты обнаженных моделей с изысканным красным бархатом одежды музыкантов, с мрамором бассейна, тонким стеклом кувшина и пышностью зелени пейзажа создают ни с чем не сравнимую гармонию живописи. Этот зал мог бы быть самостоятельным музеем, — тот, кто придет в Лувр только ради него, будет прав.
На том же этаже, в том же корпусе Денона, чуть дальше от набережной Сены, находятся четыре Красных зала, — их размеры позволяют выставлять здесь живопись большого формата. Собственно, вся история французского искусства XIX века находится здесь: патетические сцены римской истории кисти Жана-Луи Давида, светские картины Энгра, весь репертуар французской романтической живописи, — огромные картины Делакруа и знаменитый «Плот Медузы» Теодора Жерико. Эта картина — великолепный пример того, с каким трудом французским картинам приходилось иногда входить в музей: другу Жерико, после смерти художника, пришлось купить ее на аукционе, чтобы она не ушла за границу, и только позже картина была куплена Лувром. В конце XIX века таким же путем попала в Лувр знаменитая картина Эдуарда Манэ «Завтрак на траве»: купленная у вдовы художника его друзьями по подписке, она была принесена в дар музею, — может быть, иначе многие шедевры были бы утрачены Францией, как это происходило неоднократно.
Однако эти большие залы в пустом музее производят скорее гнетущее впечатление. Мой путь лежит дальше и выше, туда, где в анфиладе маленьких кабинетов выставлена коллекция картин Камиля Коро. Удивительная судьба: мальчик из городка Виль д’Авре под Парижем, родившийся еще в XVIII веке, прошедший классическую школу живописи и проживший 20 лет в Италии, он страстно вступался за признание будущих импрессионистов. Коро часто называл свои картины «Воспоминанием об Италии», а на самом деле всю жизнь писал зеркальные пруды, матовую зелень и голубую воздушную дымку родного Виль д’Авре. В его живописи есть та искренность и непосредственность, которой всегда хотели достичь импрессионисты. Ренуар вспоминал: «Папаша Коро говорил, что на пленэре он превращается в животное. Я тоже хотел бы так!» Живопись Коро успокаивает, она несет отдых и ощущение гармонии в жизни.

Здесь заканчивается сегодня мой поход. Это был мой Лувр, — ведь у каждого из нас он свой. Это был мой сегодняшний Лувр, — завтра и у меня он может быть другим. И я не знаю, куда я пойду завтра: к византийским эмалям и средневековым предметам из аббатства Сен-Дени? К древнейшим памятникам Двуречья, открытым французскими археологами? К картинам Северных европейских школ? В зал, где выставлена серия картин о жизни Марии Медичи, заказанная второй женой Генриха Четвертого великому Рубенсу? Но это уже совсем другая история. А Лувр, поистине, неисчерпаем.