На обложке «Словаря французской песни», выпущенного в
1968 году издательством «Ларусс», — темноглазый человек
с гитарой; из-под седеющих усов — добродушно-насмешливая
улыбка; лукавый взгляд, не лишенный меланхолического сарказма.
Этот взгляд и эта усмешка похожи на песни Жоржа Брассанса,
скончавшегося 20 лет тому назад, 29 октября 1981 года.
Тогда в газете «Русская мысль», где я сотрудничала, появился
написанный мною некролог и пара моих переводов песен Брассанса.
И тут в редакцию газеты явился Арман Малумян.
История этого французского журналиста и правозащитника,
воистину единственная в своем роде, сама по себе могла бы
стать сюжетом для героической баллады. Она вписала особую
страницу в кровавую летопись ГУЛага. Итак, вспомним: в послевоенные
годы армянская диаспора, вняв советской агитации, хлынула
на землю предков. В этом потоке оказался и Арман Малумян.
Однако, как многим его компатриотам, светило ему не яркое
солнце над виноградниками, но северное сиянье и лесоповал.
Вместо солнечной Армении провел Малумян на крайнем Севере
лучшие годы жизни. Вернувшись во Францию по смерти «отца
народов», реабилитированный Малумян… подал в суд на советскую
власть — и выиграл процесс.
Вот какой человек пришел ко мне тогда в газету.
«Слушай, — сказал мне Арман, — отчего ты мне никогда не
рассказывала, что переводишь песни Брассанса? Он же был
моим корешем, у меня был ключ от его квартиры! Да что там
— это я ему показал на гитаре мажорные аккорды! Я бы вас
познакомил, вы бы подружились, честное слово!» Такова история
моего не-знакомства с Жоржем Брассансом.
Само же знакомство с этими песнями произошло задолго до
того — когда я, вместе со всей Москвой, посещала модную
мастерскую троих скульпторов — Сидура, Силиса и Лемпорта.
Там-то я впервые и услышала эти песни по-русски в исполнении
одного из хозяев мастерской — Владимира Лемпорта. А затем
— по-французски, на пластинке. И меня поразил голос — вроде
бы совсем без вокальных модуляций, нейтральный, даже монотонный,
— музыка элегантно, по-королевски, уступала место слову.
То была одна из самых ранних пластинок Жоржа Брассанса —
с песнями из фильма Ренэ Клера «Квартал Сиреневые ворота»:
Сирень / Les lilas
Каждый день в моем квартале
Продают весной сирень,
Под окном в моем квартале
Продают весной сирень,
Вы поверите едва ли,
Но я так люблю сирень!
Как сиреневая ветка,
Что весною лишь цветет,
Как сиреневая ветка,
Что лишь раз в году цветет,
Расцвела моя соседка
У Сиреневых ворот.
Каждый день порой весенней
Поднимался я чуть свет,
Воровал букет сирени
И дарил я ей букет —
Ей привить любовь к сирени —
Вот таков был мой обет!
И однажды в воскресенье
Мы с ней за руки взялись,
Мы однажды в воскресенье
С нею за руки взялись
И на облачке сирени
Унеслись пушинкой ввысь.
Май пройдет. Любовь из сердца
Неожиданно уйдет.
Май пройдет — любовь из сердца,
Как пришла, так и уйдет,
Прочь швырнув ключи от сердца
У Сиреневых ворот.
Отгремел поток весенний,
Отцвела любовь моя —
Вместе с гроздьями сирени
Отцвела любовь моя —
Без любви и без сирени
Вновь один остался я!
Все ж весной в моем квартале
Продают всегда сирень —
Под окном в моем квартале
Продают весной сирень —
Вы поверите едва ли —
Но я все ж люблю сирень!
К счастью, не только дурные, но и добрые примеры заразительны:
Владимир Лемпорт, франкофил и сам потомок наполеоновского
солдата, осевшего в России после войны 1812 г., пел песни
Брассанса в собственных переводах — и я, из духа соревнования,
тоже завелась.
…Вдумайтесь в само слово — «перевод» — словно душу переводят
на другой берег, где нет памяти, вернее, не должно ее быть
о прежнем языке, — чтобы казалось, что стихи или песни тут
и родились.
Мне говорили: поэзию Брассанса перевести по-настоящему практически
невозможно — слишком уж пестрит она реминисценциями, аллитерациями,
архаизмами; притом эти стихи имеют массу интерпретаций и
очень сложны. Тут и рифмы внутри строк, и неизвестные нам
реалии — словом, не перечесть. Но в меня уже вселился античный
бог, имя которому — Энтузиазм…
…Стоит во Франции кому-то произнести сегодня название города
Сет на средиземноморском побережье, непременно раздастся
эхом: «А, Сет — родина Брассанса!» Жорж Брассанс, уроженец
Сета, появился на свет 22 октября 1921 года в небогатой
семье. Песни начал писать с четырнадцати лет, а в шестнадцать
стал перекладывать их на музыку. Но вот незадача: тогда
Брассанс связался с местной шпаной, и его исключили из лицея
— «за мелкое хулиганство». Так в 1939 году он попал в 14-й
округ Парижа, на Монпарнасе, поселился в тупичке Флориман,
у Жанны Планш — да и прожил там двадцать лет. Он оставался
верен этому своему первому жилью даже тогда, когда его имя
и гитара начали греметь повсеместно и когда даже приютившие
его хозяева получили пропуск в бессмертие: во всех энциклопедиях
ныне говорится о песнях Брассанса, посвященных этим воистину
добрым людям. Таковы «Песня овернцу», или же «Утка Жанны»:
La cane de Jeanne
Как странно —
У Жанны
Погибла утка,
Снеся два яйца —
Как обидно —
Не видно
Вдовца!..
Когда грянула Вторая мировая, Брассанса насильственно отправили
из Франции на работу в Германию, откуда он попросту сбежал
— и вновь вернулся в свое монпарнасское жилье, Он продолжает
писать песни — поет для немногих близких ему людей — и кошек,
которых всегда привечал и на которых походил — не только
внешне, но и по характеру — некоей отстраненностью, кошачьим
стремлением к независимости.
Такая позиция — создавать песни для небольшого круга — мне
по душе.
В песнях Брассанса также немало стилизаций, но это — производное
от высокой культуры, от стремления творить во всех поэтических
жанрах и стилях. Подобно Пушкину, которого называли «Протеем»,
Брассанс обладает даром перевоплощения, превращения в то,
с чем соприкоснулся. Оттого многие его песни вписываются
в традиции поэзии трубадуров:
В тени сердца моей милой /
A l’ombre du coeur de ma mie
В лесу, прекрасна и светла,
Моя любимая спала.
А в сердце в сумраке густом
Уснула птица крепким сном.
Я, словно гость страны теней,
Подкрался осторожно к ней.
Я наклонился — но тотчас
Открыла птица круглый глаз
И острый клюв.
Раздался ор,
И крик, и писк —
— Убийца! Вор!
Тут из соседних деревень
Сбежались все, кому не лень.
Меня ругая и кляня,
Собралась вся ее родня.
Визжит, вопит безумный хор:
— Подлец! Наглец!
Разбой! Позор!
Проснулась милая моя,
Закрыла сердце от меня
На сто защелок и замков —
С тех пор, сестра, я —
Птицелов.
В жанре старинных грубоватых пасторел, с внешне фольклорной
непритязательностью написана знаменитая
Добрая Марго / Brave Margo
Раз Марго, младая пастушка,
В кустах котеночка нашла
и тотчас его, простушка,
подобрала.
Но затем вздохнула тяжко:
Как найденыша ей прокормить?
Где же ей такого бедняжку
Приютить ?
Пусть у бедной нашей пастушки
За душой лишь корсаж — ну и что ж ?
Для котенка лучше подушки не найдешь!
И об этой пушистой поклаже
Далеко раскатилась молва,
И сбежались ребята тотчас же
Из села-ла-ла-ла-ла
Из села!
Ведь Маргошка с той кошкой в корсаже
Так прелестна, скромна и мила,
Тут как тут все ребята тотчас же
Из села-ла-ла-ла-ла
Из села!
Гробовщик за углекопом,
Мэр, кюре и церковный хор
Сразу ринулись галопом
К ней во двор.
Подхватив свои линейки
И тетрадки, полные клякс,
Поспешил за учителем сельским
Сельский класс.
И жандармы — на что уж надуты —
Увидав пейзаж такой,
Утеряли с той же минуты
Свой покой :
Из села-ла-ла-ла-ла
Из села!
Но, увы, во всей округе,
Без мужей осиротев,
Все законные супруги копят гнев!
А оставленные невесты
Решили убить котенка Марго
И оставить мокрое место
От него!
И Марго, оплакав котенка,
Себе вскоре мужа нашла
И через год себе ребенка
Завела!
И Марго с новой киской в корсаже
Так прелестна, скромна и мила!
Тут как тут все ребята тотчас же
Из села-ла-ла-ла-ла
Из села!
Подобно средневековым менестрелям, Брассанс воспевает отнюдь
не супружескую любовь. Его муза словно вышла из вульгарной
латыни, на которой в Париже во времена Средневековья объяснялись
в Латинском квартале даже шлюхи —
Жалобы сомнительного типа /
Le mauvais sujet repenti
Я помню, около Мадлен она бродила,
На темной улице клиента сторожила,
Она шепнула мне: «Пошли со мной,
мышонок!» —
Я понял — это начинающий
ребенок.
Она талантлива была, была гениальна —
Но страсть без техники — психоз
маниакальный.
И вот я взялся обучать всему бедняжку—
И перво-наперво вращать умело ляжку
Перед кюре, перед судьей и перед
пьяным,
Перед бухгалтером и перед
наркоманом —
Подход к ним нужен очень
индивидуальный,
Интуитивный, субъективный,
доскональный!
Постичь все тайны ремесла
Дано не каждой.
Но вот на улицу пошла
Она однажды —
Дела пошли на лад, работа закипела —
Я головою был, она, понятно, тело.
Порой она являлась пьяная, без денег
И все твердила, что я сволочь и
бездельник,
И, чтоб мозги ей вправить, два или
три раза
Я проломил ей череп крышкой унитаза.
Но после множества сомнительных
маневров
Она однажды принесла болезнь Венеры,
А так как общее у нас хозяйство было,
Она микробов со мной честно
разделила.
Мне надоели и пилюли, и уколы,
Я вундеркинда исключить решил
из школы,
Я указал на дверь студентке — что
тут было!
Она ругала подлецом меня и выла!
Она работает в борделе безымянном,
С легавым спуталась и спит с вором
карманным.
Что тут сказать! Да, очень жаль! Так
низко пала
У нас во Франции мораль
С высот бывалых!
Порой кажется, что над плечом поэта витает тень Вийона.
И хотя песни эти часто пестрят грубыми словами, они не коробят
ни глаз, ни ухо. Ибо из песни слова не выкинешь — лишь бы
оно было к месту.
Маринетта / Marinette
Я песенку однажды сочинил для
Маринетты —
Но в оперу отправилась обманщица
моя —
И с песенкой моей я был похож,
маманя,
На мудака похож был с песней я.
Я с баночкой горчицы раз примчался
к Маринетте —
Но кончила обед уже обманщица моя —
И с баночкой горчицы был похож,
маманя,
Был вылитый мудак с горчицей я!
Однажды подарил мотоциклет я
Маринетте —
Купила тут обманщица себе
автомобиль —
И я с мотоциклеткой был похож,
маманя,
Я мудаком с мотоциклеткой был!
Однажды я примчался на свиданье
с Маринеттой —
Обманщица в обнимку шла с подонком
и скотом —
С букетиком цветов я был похож,
маманя,
С цветами я был полным мудаком!
Я пулю в лоб решил вогнать однажды
Маринетте —
От триппера обманщица назло мне
умерла!
Увы, я с пистолетом был похож,
маманя,
На мудака похож — и все дела!
Когда я на кладбище стал прощаться
с Маринеттой,
Обманщицу святой какой-то мигом
воскресил —
И с траурным венком я был похож,
маманя,
На мудака с венком я походил!
Эта муза — жестокая, но и потаенно добрая — была признана
уже с 1952 года. Концерт следовал за концертом. За пятнадцать
лет было продано два с половиной миллиона пластинок Жоржа
Брассанса. Издателем неизменно оставалась фирма «Филлипс»,
выпустившая двадцать его прижизненных альбомов.
«В моих песнях, — говорил Ж. Брассанс, — больше того, что
там сказано… Я весь в них. И в том, что сказано, и в том,
что подразумевается».
В 1967 году Брассанс получает Большой приз Французской академии
за поэтические заслуги. Но поэт отнюдь не стал после этого
«академичным»: его песни пели тогда и поют сейчас в бистро
и на стройке, на свадьбах и на тюремном дворе… Ибо эта поэзия
— воистину нонконформистская. Какой была она у Вийона, у
Верлена:
Сорная трава / La mauvaise herbe
Воззвала вещая
Труба.
Разверзлись ветхие
Гроба.
На Страшный суд
Господь созвал
Весь грешный люд —
И я предстал:
— Ты кто такой?
— Я сорная трава,
Боже мой,
Я вырос при дороге,
И меня топтали ноги!
Я сорная трава,
Ну что с того,
Боже мой,
Никто, никто на свете
Не косил меня косой!
Ляляля ляля ляляля
Ляляля ляля ляляляля —
Ну что с того, о Боже мой,
Что кто-то топчет нас порой!
Порой меня девчoнка ждет,
Она отшельнику дает
Любовь и счастье на часок —
Атласной кожи лоскуток!
Я сорная трава, и это так, Боже мой —
Я рос в пыли, о Боже,
Вдоль канавы придорожной —
Я сорная трава, позор какой, Боже
мой —
Я пыльная полынь и при дорожке рос
кривой!
Ляляля ляля ляляля
Ляляля ляля ляляляля —
Ну что с того, о Боже мой,
Что кто-то любит нас порой!
От суеты, от пустоты
Все сбились в стадо,
Как скоты —
Пройдет, поверь,
Немало лет,
Пока пойду
За всеми вслед!
Я сорная трава,
Так что с того, Боже мой,
К чему мне клумбы сада
И чугунная ограда,
Покрыт дорожной пылью, всем чужой,
Боже мой —
Никто, никто на свете
Не нарушит мой покой!
Ляляля ляля ляляля
Ляляля ляля ляляляля —
Ну что с того, о Боже мой,
Что я по-прежнему живой!
Что из того, о Боже мой,
Что я по-прежнему живой!
Жорж Брассанс всегда на стороне «маленького человека».
Его герои, словно у авторов наших классических романов,
— «бедные люди»: забулдыги, дровосеки, бродяги, шлюхи, скромные
влюбленные…
Эпиталама / La marche nuptiale
Женились по любви,
Женились карьеристы,
Как будто бы швеи
И, так сказать, юристы,
Но до скончанья дней
Буду я вспоминать
Ту свадьбу, что сыграли
Мои отец и мать.
В тележке под дождем
Повезла их венчаться
Веселая толпа
Друзей и домочадцев,
И матушка моя,
Невеста средних лет,
Баюкала, как куклу,
Свой большой букет.
Ботинки утопив
В придорожную грязь,
Глазеет строй зевак,
Как, плача и смеясь,
Под дождем проливным,
Словно в годы былые,
Друг на друга глядят
Любовники седые.
Рев бури перерос
В истерический визг
И ветер хор унес,
Как жухлый желтый лист.
А мой аккордеон
Под сумбур урагана
Завывал на манер
Церковного органа.
Тут шафер завопил:
«Разрази меня гром!»
И небу погрозил
Огромным кулаком —
«Пускай кругом потоп,
Пусть непогода злится —
Юпитером клянусь,
Что свадьба состоится!»
Невиданный кортеж
Направлялся во храм,
Стихиям вопреки,
Наперекор богам,
Под шум и смех толпы
В сиянии святом —
И «Слава и хвала невесте с женихом!»
Но как часто его песни налиты до краев скепсисом, полны
издевки над мещанами, над власть имущими, над горе-идеологами!
Умрем за идеал /
Mourir pour des idОes
Умрем за идеал! — идея хоть куда!
Умрем за идеал! — да только вот беда:
Как раз из-за того, что идеалов нет,
Едва я не попал однажды на тот свет.
Махая флагом, как дубиной, патриоты
За музою моей устроили охоту.
Бедняжку я скорей тогда в охапку сгреб,
От бешеной толпы спасаясь
со всех ног, —
И думал на бегу: идея — хороша,
За идеал умру — но лучше не спеша.
Не спеша.
Хоть к смерти нас порой толкают
в хвост и в гриву,
Мы на свиданье с ней бредем
неторопливо.
И я, признаться вам, не жажду,
видит Бог,
Избрав тернистый путь, отдать
последний вздох.
Хоть смерть за идеал — великая идея,
Навстречу ей спешить — нелепая затея.
Пожертвуем собой! — идея хороша.
За идеал умрем — но все же не спеша.
Не спеша.
«Пожертвуем собой! Умрем за идеал!» —
Цветистый Златоуст возвышенно
воззвал.
Пусть сам он в возрасте почти
Мафусаила,
Напрасно старца ждет на кладбище
могила,
И, призывая к смерти за идею, сам
Он не торопится покуда к праотцам.
Хоть смерть за идеал, конечно хороша,
Умрет он за идею, видно, не спеша.
Не спеша.
Коль с кафедры адепт бредового
ученья
Толкает род людской, как стадо,
на убой,
Нас призывая скопом к самоотреченью,
Умру за идеал, согласен — но какой?!
Ведь все идеи, хоть они и превосходны,
В одном между собой, к несчастью,
однородны…
Умри за идеал! — идея хороша.
За идеал умру — однако, не спеша.
Не спеша.
Век золотой влечет опасным миражом,
Но все неутолимей жажда у богов,
И тот же мрак, и тень, и темь, и ночь
кругом,
И пастью черною раскрыт могильный
ров.
И безнадежно ждать, что страшною
ценой
Построят на крови однажды рай
земной!
Построим лучший мир! — надежда
хороша.
Мы в лучший мир уйдем, конечно, — не
спеша.
Не спеша.
Сектанты всех мастей, апостолы-
пройдохи,
Очнитесь, смерть грядет, а с нею шутки
плохи,
У плахи уступить вам место всякий рад.
Мы пропускаем вас, а сами — в задний
ряд!
Ведь только наша жизнь — одна со дня
рожденья —
Та роскошь, что дается всем без
исключенья!
Умрем за идеал! — Идея хороша.
За идеал умрем — но лучше не спеша.
Не спеша.
И все же, пожалуй, главное в песнях и в самом характере
Брассанса — это верность и преданность дружкам — «корешам».
В подобных песнях у Брассанса прослеживается перекличка
с поэзией вагантов.
В лесу моего сердца /
Au bois de mon cѕur
В роще Кламар
Много цветов,
Много цветов,
Много в сердце
Моем дружков,
Моем дружков.
Слышал я, люди говорят,
Я слышал, люди говорят,
Что я уж слишком близко к сердцу
принимаю
Тут же всех подряд.
В роще Венсенн
Много цветов,
Много цветов,
Много в сердце
Моем дружков,
Моем дружков.
Коль в моей бочке нет вина,
Коль в моей бочке нет вина, —
Моей водой они напьются допьяна
Если нет вина.
В роще Медон
Много цветов,
Много цветов,
Много в сердце
Моем дружков,
Моем дружков.
Много я раз бывал женат,
Я много раз бывал женат —
И каждый раз мои дружки за мной
гурьбой
Шагали в магистрат.
В роще Сен-Клу
Много цветов,
Много цветов,
Много в сердце
Моем дружков,
Моем дружков.
Сколько бы я ни умирал,
Когда бы я ни умирал,
Кортеж дружков всегда мой гроб
сопровождал —
Когда я умирал!
Он верил главным образом в дружбу, а еще — в удачу.
И на вопрос: «Кто ты, Жорж Брассанс? Поэт?» — неизменно
отвечал: «Нет. Автор песен».
(Переводы песен Ж. Брассанса К. Сапгир)
