Образы русской роковой женщины
в романах французского декадента
Пеладана Жозефин
(художник Татьяна Рашкова)
Пеладан (1858-1918) известен теперь
лишь специалистам по «декадентской» литературе, хотя в свое
время он пользовался шумной славой: его халдейское облачение
(он сам себя называл «саром» — вавилонским владыкой), его
взъерошенные волосы и густая борода, его идейные и эстетические
«крестовые походы» против натурализма и реализма в искусстве,
против милитаризма, колониализма и революции 1789 г., против
«вырождения» католицизма, против духа мещанства и посредственности
сделали из него одну из самых ярких фигур парижской культурной
жизни 80-90 гг. XIX века. Пеладан возрождает орден розенкрейцеров
(католических), устраивает художественные салоны (в 1892-1897
гг.), в которых допущено только «идеалистическое и мистическое»
искусство символистов (Г. Моро и др.), пишет «Ответ Толстому»,
— целую книгу против «эстетического нигилизма» Л. Толстого
(по поводу «Что такое искусство»), сочиняет без остановки
(и без нужной отделки) сотни статей, сотню книг (книги по
эстетике, эзотеризму, театральные пьесы в духе античных
мистерий и Вагнера, романы), в том числе монументальную
«этопею» (картина современных нравов), — «Упадок (или Закат)
латинского мира» в 21 томах (первый том вышел в 1884 г.,
последний посмертно в 1925 г.).
Своим поведением, своей одеждой, образами своих романов,
Пеладан являет одну из самых ярких фигур французского декадентства.
В статье «Поль Верлен и декаденты» (1896 г.) М. Горький
дает такой его портрет: «Сар Пеладан одна из самых странных
и безумных фигур среди этой группы новаторов, человек, почему-то
присвоивший себе звание египетского мага (Sare — маг) и
ходивший по улицам в длинном красном плаще.» Но этот «декадент»
оказывается на самом деле воинствующим антидекадентом. Макс
Нордау, автор пресловутой книги «Вырождение», где произведения
искусства оценивались с точки зрения «здравого смысла» и
медицинских критериев («толстовство» объявлено «интеллектуальной
аберрацией» и «скопчеством»), отдавал должное Пеладану:
«Есть в его романах страницы, которые принадлeжат к самым
красивым, какие можно найти у современного писателя. Его
моральный идеал высок и благороден. Он преследует пылкой
ненавистью все низкое и пошлое: эгоизм, фальшь, жажду наслаждений
под любым видом, и его персонажи являются гордыми душами,
озабоченными только достойнейшими, правда, главным образом
аристократическими интересами человека. Очень жаль, что
его недюжинный талант заглушен болезненными мистическими
идеями и поражен полным бесплодием».
Романы серии «Упадок латинского мира» действительно содержат
изумительные страницы лирической прозы (Пеладан сам составил
из них антологию под названием «Поиски Грааля», 1892 г.),
но они порой трудно читаются из-за перегруженности мифологическими,
историческими, эзотерическими именами и темами. Романы Пеладана
— не столько романы нравов, сколько романы идей, но идей
«под чувствительной формой вымысла», благодаря которой идея
усваивается читателем. Цель искусства, для Пеладана, — сделать
видимым невидимое; это средство приобщиться к идеалу, и
в эпоху декадентства оно заменяет религию. Ложным ценностям
материалистического и буржуазного общества, из которого
изгнаны Бог, Папа, Король, Искусство и Мысль, Пеладан противопоставляет
идеалистические ценности. Каждый его роман — поле борьбы
материальных и духовных сил, пошлого человека с Художником
или Магом. Художники из романов Пеладана (скульптор Небо,
писатель Нергаль, пианист Таммюз) не кто иные, как двойники
самого Пеладана: все проповедуют любовь к традициям древности,
ненависть к современному миру, исповедуют католичество и
гностицизм. Пеладан представляет себе историю по модели
Иохима Флорского (XII век): он делит всемирную историю на
три эры, соответствующие трем лицам Троицы: грядущая эра
святого Духа характеризуется воцарением гармонии, синтеза
между знанием и любовью, между эзотеризмом и религией, между
Эросом и Агапе. Знал ли Мережковский Пеладана, когда взялся
в 1895 г. за трилогию «Христос и Антихрист»? Во всяком случае,
Пеладана знали в России: кроме Горького о нем упоминает
П. Флоренский, и в двадцатые годы Кандинский и Эйзенштейн.
Цель художников-сверхгероев Пеладана — привести женщину
к этому идеалу эры святого духа, освободить ее от плотского,
страстного элемента, поднять ее к платонической сублимированной
любви. Призвание женщины — быть посланницей идеала. В действительности
(в романах Пеладана) этот идеал редко достигается, и «роковая
женщина» заменяет собою «фею». Большинство из этих роковых
женщин — русские, и мы обнаружим еще не изученный, настоящий
миф о русской женщине.
Главный из русских женских образов Пеладана — княгиня Поль
де Рязань, которая появляется во втором томе «Упадка латинского
мира», «Любознательная!» (1886) и в двух следующих, «Сентиментальное
посвящение» и «Сломя сердце» (оба вышли в 1887 году). Поль
де Рязань — дочь князя Владимира Рязана и польской графини
Круковецкой. Жила она в Париже, в особняке ее тети, в салоне
которой собирались члены русского посольства. Тетка-вольтерьянка
была против всякого принуждения, и Поль выросла непокорной
и неукротимой. Внешне она похожа на юношу и представляет
собой тип андрогина. Между ней и скульптором Небо (халдейское
имя Меркурия) устанавливается «платонический флирт». Небо
берется за парадоксальную инициацию: Поль переодевается
в мужчину под именем графа Ладисласа Нороски, и Небо проводит
ее по всем кругам парижского дна: вид распутства, зла должен
ее навсегда оттолкнуть от греха и утвердить в целомудрии:
«Я заставлю ее пройти по кругам зла, и я погашу в отвращении
всякую ее любознательность!» — говорил себе Небо. Но гордый
платоник слишком понадеялся на свои силы. «Наслаждение взглядом»
уступает место «кошачьей жажде», «львиным объятиям», княгиня
превращается в львицу, в «хищницу любви», в «людоедку»,
в «роковую Еву», которая вампиризует и насилует Небо. Женщина,
и в особенности русская женщина, принадлежащая к молодой
расе, преграждает путь мужчины к абсолюту, предлагая себя
как цель этого пути, тогда как настоящий союз возможен,
по Пеладану, лишь в том мире, где он мыслится как возврат
к первоначальному андрогинному единству («мужчину и женщину
сотворил их» Бог, сказано в первой главе Бытия).
Встречается у Пеладана и другой тип женщины: тип «гинандры»,
«женщины, претендующей на мужественность, сексуальная узурпаторша,
женское подражание мужскому началу». Этот тип представлен
княгиней Симзерла Русалкис, с профилем «славянского Цезаря».
Она стала лесбиянкой в знак протеста против изнасилования,
с которого началась (и кончилась) ее супружеская жизнь.
Ее жестокость и садизм покорены в конце концов музыкантом
Таммюзом, который примиряет ее и ее подруг с мужским полом.
Между этими двумя типами находится тип женщины, которая
берет инициативу, но не является повелительницей. Ее образ
— графиня Татьяна Ивановика, молодая полячка, вдова русского
офицера, «белая как настоящая славянка». Она уводит к себе
романиста Нергаля, который ценит «любопытное и прелестное
ощущение быть захваченным и пожираемым влюбленной пантерой».
Но: «графиня отличалась тем, что она сначала обладала своей
химерой, а потом ее душа поднималась над удовлетворенной
плотью».
Пеладан находит в такой мифологизированной русской женщине
антитезис упадочной или мелкобуржуазной парижанке, которая
«родилась рассудочной, на нее всегда влияет общее мнение,
и в любви отвратительный скептицизм ее портит»: «Пятнадцатилетняя
француженка является самым гнусным чудовищем эгоизма, плоскости
и пошлости; родители развивают в ней нотариальную сторону;
ее манера быть поэтичной — это тщеславие. Похожая на кошку,
но более вредная, парижская девица мечтает только о том,
как обмануть мужчину ради прихоти». Русская женщина, даже
если она нигилистка, служит для Пеладана-упадочника благотворной
угрозой для латинского Запада. Но идеал — это «латинизированная
славянка»: «Латинизированная славянка — дважды женщина;
она одна отдается совершенно, как только она любит, и никогда
не отступит перед последствиями, даже трагическими; это
настоящая дочь Шекспира, которая от более румяной крови
и от нервов хищницы делается столь грозной, сколь и пленительной».
Почему так много русских роковых женщин
у Пеладана, который не имел особенных связей с Россией ?
Итальянский историк литературы «черного романтизма» Марио
Праз пишет в книге «Плоть, смерть и дьявол в литературе
XIX века» (1930), что княгиня Рязань — русская, потому что
русский роман тогда завоевал парижские салоны благодаря
книге де Вогюэ «Русский роман» (1886). Но уже в 1884 г.
Пеладан давал схему своей «этопеи», и уже была в ней княгиня
Рязань. В своем «Ответе Толстому» (1898), Пеладан утверждает,
что он знает русских «только через княгинь [из парижских
русских салонов], послов и восторженных друзей моего творчества».
Он говорит, что он русскую литературу не знает, кроме Толстого
и Тургенева. Можно было подумать о влиянии Захера-Мазоха:
славянская и эротическая тематика его рассказов и романов
могла бы повлиять на Пеладана, но и здесь хронология отвергает
такое влияние: его эротико-мистические романы о галицких
(выдуманных) сектах были переведены на французский язык
лишь в 1886 и 1889 гг. (на русский язык «Пророчица» была
переведена уже в 1880 гoду).
Образ русской роковой женщины в романах Пеладана является
скорее результатом скрещения двух французских мифов: мифа
о роковой женщине, который появляется в литературе и в искусстве
в 60-е годы XIX века у Бодлера, Флобера («Саламбо», «Искушение
святого Антония»), Теофиля Готье, Барбе д’Оревильи, Гюсманса,
Золя («Радость жизни», «Плодородие», «Нана»), Гюстава Моро
и др. И мифа о молодой и варварской России, которая рано
или поздно завоюет упадочный Запад. Этот миф возник в связи
с отступлением наполеоновской армии из России и триумфальным
маршем на Париж Александра I со своими «казаками» в 1814
г. Его оживляет подавление польского восстания в 1830 г.
(см. «Северные легенды» Мишле), и потом серия покушений
«нигилистов» (и нигилисток): убийство Александра II 1 марта
1881 г. потрясло европейские умы. Тема о нигилистках становится
литературной темой: в 1880 г. Оскар Уайльд пишет свою первую
пьесу («Вера, или нигилисты»), в ней красивая нигилистка,
на которую выпал жребий убить молодого нового царя, предпочитает
заколоть себя, потому что царь является искренним реформатором.
В романе В. Тиссо и К. Амеро «Красная Россия, современный
роман» (1880) представлены приключения нигилистов (под маской
«невских кутил»), «роковой» княгини на службе у полиции
и революционных сектантов. Герой Альфонса Доде, Тартарен
из Тараскона, в романе «Тартарен в Альпах» (1885) влюбляется
в русскую нигилистку, которая требует от него, чтобы он
стал цареубийцей, если он хочет ее любви.
Подтверждение того, что русская женщина ассоциируется у
Пеладана с типом русских нигилисток, мы находим в любопытном
гимне «К Славии» из изящного сборника поэм в прозе, изданного
в 1885 году Пеладаном под женским… русским (но скорее польским)
псевдонимом («княгиня Анна И. Динска»): «Новогодний подарок
дамам. Книга о желании». «Княгиня Динска» представляет свои
поэмы как автоперевод русских поэм, которые она не осмелилась
опубликовать в России, «ибо меня уверили, что цензоры нашего
батюшки-Царя найдут нигилизм между строк и наложат «вето»:
«примите, милые дамы из Франции, эти французские цветы,
выращенные в русской оранжерее, — подарок 
вам
от варварки с пылкой симпатией». Приведем целиком в переводе
этот забытый текст, ценный для изучения мифа о России во
Франции; его иллюстрирует рисунок Клода Тилье, изображающий
нагую женщину с льющимися на плечи волосами:
«За молодую Славию, которая волнуется и шатается при дыхании
ее возмужалости; за польских рыцарей; за цыган Пусты, за
мадьяров со шпорами, за венских влюбленных жителей, я пью.
А прежде всего, пью за эту зарождающуюся Россию, которая
выбрасывает в воздух своего императора, как пробку шампанского.
I
Безусловно, нигилисты — ужасные нехристи;
но кто знает, может быть, Бальзак восхитился бы этими удивительными
устроителями неожиданных исторических развязок? Если составляют
заговоры, значит, скучают: в заговорах встречается не меньше
придворных дам, чем простых; не имея деятельности, славяне
совершают преступления, чтобы не скучать.
Ах! если когда-нибудь им придет в голову определенная цель,
горе тому, кто им преградит дорогу; там каждый имеет все
качества героя или мученика, и на всем Западе никакая раса
не имеет такой сильной воли; Растопчины насчитываются сотнями,
Екатерины — миллионами; русская женщина готовит страшные
неожиданности для тех умеренных людей, которые пишут историю;
об этом уже говорили, и доказательство этому дается каждый
день в глубине дворцов: желание русской женщины способно
взорвать Кремль.
За молодую Славию […] шампанского.
II
Иван Тургенев, которому подражает Золя, описал
только провинциальную Россию: большой русский свет содержит
последних Листомер и последних Кадиньян. Более призматическая
и изменчивая, чем Протей, русская женщина имеет неожиданности
и престижную прелесть очарованной скрипки цыган; горе тому,
кто любит ее! трижды горе, кого любит она! Ее пылкость страшна,
ее ревность безумна, ее страсть безрассудна; это Лелия с
крепким сложением и со степным вихрем в голове. Самый ослепительный
властитель принадлежит самому холодному солнцу: так же самой
холодной стране — самая пылкая женщина: вот колоссальный
антитезис, — температура на улице и в альковах Санкт-Петербурга!
Кавалеры, подумайте прежде чем сесть в сани, чтобы ехать
в славянскую Цитеру, как поется в балладе: «Ура! мужчины
быстро падают в объятия русских.»
За молодую Славию […] шампанского.»
И
после образов Поль де Рязань, у которой природа берет верх,
и «гинандры», Пеладан дает в «Черном нимбе» (1907) тип русской
аристократки-нигилистки, которая жертвует своей честью ради
революционного дела: «Героиня этой книги совершает подвиг
святости, она жертвует собой ради облегчения участи большинства:
это священномученица жалости и справедливости. Но сущность
ее жертвы вызвала бы такое отвращение у агиографов, что
ее нимб должен быть черным, как у Юдифи из Ветулии, у Есфири
и, ближе к нам, у Шарлотты Корде. Эти женщины отдали свою
красоту ради выкупа ближних.»
В этом романе, навеянном революцией 1905 г., княгиня Софья
Нарискина Менчиков (так) дала обет целомудрия для того,
чтобы отдаться целиком делу революции. Но после того, как
она израсходовала все свое состояние, она уступает домогательствам
князя Игнатьева за миллион рублей, которые она отдает революционерам,
и отравляет себя. Роман кончается восклицанием: «Святая
Софья!». Пеладан отнюдь не был нигилистом: он был монархистом,
но стремился к торжеству справедливости. Он считал литературу
нигилистов «бредом», но уважал их свободолюбивое движение:
«Бумагомаратели революции [Пеладан имеет в виду Толстого,
Бакунина и Кропоткина], кажется, сбежали из сумасшедшего
дома и заслуживают только, чтобы их водворили обратно. Эти
жалкие литераторы компрометируют движение, грандиозное по
проявленному мужеству, оправданное бездной зла, в котором
корчится нация». Он объясняет и оправдывает нигилизм бесчинствами
самодержавия и «пассионарностью» русских:
«Русский ум не отличает буквальное от аллегорического и
мистического, он конкретизирует то, что он постигает, или
вернее, он рассуждает конкретно […]. Этим превращением идеи
в пассионарность русский человек, едва вышедший из рабства,
приходит к крайнему отрицанию». Отсюда, по Пеладану, и нигилизм,
и скопчество, и «умственное скопчество» Л. Толстого.
Итак миф о русской женской душе у Пеладана построен на геополитических
(захват упадочной Европы молодой варварской Россией), исторических
(нигилизм) и психологических представлениях. Роковые русские
женщины из романов Пеладана возвышают до предела силу духа,
бесстрашие, неподчинение (царю или мужчине) «славянки» из
гимна «К Славии»: «Все будущее цивилизации зависит от губ
славянской женщины. Будет ли ее поцелуй умен?»
Таков любопытный вопрос, заданный Пеладаном.
